Альберт Кантоф - Пенальти

Франсуа Рошан, сидевший между корреспондентами «Экип» и «Франс-Футбол», относился к этой второй категории журналистов. Будучи сотрудником иллюстрированного журнала «Баллон д'ор» и публикуясь в крупной региональной ежедневной газете «Курье дю Миди», он предпочитал описывать мир футбола без прикрас.

Много лет назад (во времена, когда блистали «Зеленые»), еще будучи юношей, он проявил немалые способности на поле и получил предложение заниматься в спортивной школе Сент-Этьена. Однако, познакомившись поближе с кожаным мячом, он быстро понял, что не обладает качествами, необходимыми большому игроку. Франсуа изменил свои планы. Ему нужно было все или ничего. Ожидало его второе. Окончив университет и школу журналистики, он по капризу судьбы снова вернулся к своему былому увлечению. Но уже в качестве зрителя, а не актера. В нем не было желчи, которую могла бы вызвать слишком скромная карьера. Он испытывал искреннее восхищение этими динамичными парнями, каждое выступление которых было концертом виртуозов. Стремительно блистательные на поле. Звезды, которых переменчивая публика прославляет в случае успеха и безжалостно освистывает в случае неудачи. Перед выходом на поле им становится подчас страшно от того, какое тяжкое бремя лежит на их плечах. Франсуа было знакомо это состояние, когда ноги подгибаются и только огромное усилие воли позволяет не обращать внимания на окружающее и может тебя спасти. Поэтому он умел легко замечать те незначительные детали, которые намного больше говорят о физическом и моральном состоянии команды, чем все нарочито оптимистические речи. Некоторые тренеры высоко ценили его способность замечать психические или физические изъяны игроков, незаметные неискушенному взгляду. Но многие руководители клубов предпочли бы держать его подальше от раздевалок и тренировок, опасаясь раскрыть то, что могло бы понизить цену того или иного игрока, купленного за огромную сумму. Из всех видов спорта сам Рошан занимался теперь только бегом трусцой, но если возникала необходимость подменить по какой-либо причине коллегу, то он мог безупречно прокомментировать и встречи по боксу или теннису.

Таким журналистом он был.

Недавно ему исполнилось сорок лет. На его высокой и худощавой фигуре чаще всего болтался дорожный плащ, который, когда погода была слишком хороша, он носил, перекинув через руку. Этот несколько старомодный макинтош словно стал неотъемлемой частью его облика. И те, кого раздражала почти британская сдержанность француза, любили поиронизировать, обращаясь к новичкам на трибуне для прессы:

— Рошан?.. Он, наверное, и спит в плаще… Этот тип родился в дождливый день…

Франсуа не считал нужным объяснять, что ему нравится это одеяние, многочисленные карманы которого он превратил в походный письменный стол. Справочники, блокноты, черновики, конверты, счета, очки, ручки всегда были у него под рукой, не вызывая необходимости обременять себя какой-либо кожаной сумкой, которую обычно носят серьезные люди.

Еще одна своеобразная черта — преждевременно побелевшие волосы и светло-голубые глаза, придававшие особую индивидуальность его благодушному виду. Их ясный цвет всегда привлекал внимание. Особенно женщин, которым нравилось погружаться в глубины его взгляда.

Однако даже там, куда приглашали с женами или подругами, он всегда появлялся один и уходил в одиночестве.

Иные красивые незамужние женщины были готовы предложить ему свой вечер или ночь. Но он отвечал на эти авансы только дружеским вниманием, делая вид, что ничего не замечает, и проявляя галантность, казавшуюся старомодной в редакциях, где борьба полов приобретает подчас ожесточенный характер. Мужчины приходили в ярость и замешательство, видя, как те, кого они раньше допускали только к рубрикам, посвященным моде или сентиментальным сюжетам, становятся конкурентками во всех сферах. Даже в области спорта, который они считали до сих пор своей вотчиной. Их соперницы в юбках или джинсах требовали пропуска как на театры военных действий, так и в раздевалки стадионов, утверждая, что обнаженная натура может быть не только женского рода и что появление одетой женщины среди голых мужчин должно не более шокировать, чем появление одетого мужчины среди голых женщин. Особенно если речь идет о кулисах спортивных состязаний, а не о Фоли-Бержер. [1] Варьете в Париже. — Здесь и далее прим. пер.

Многие из таких эмансипированных особ были бы не прочь уложить в свою постель этого Франсуа Рошана, сохраняющего неизменно веселую и безнадежно вызывающую любезность. Она сопровождалась сдержанностью, исключающей ложную корпоративную фамильярность, бесцеремонный переход на «ты» под тем предлогом, что мы все, мол, делаем одну и ту же работу. Иные коллеги, не блиставшие неотразимой привлекательностью, вымещали на нем досаду за свои неудачи, замечая ядовито:

— Ты уверена, что он не гомик?

Но женщины хорошо чувствовали, что здесь нечто другое. Что тут кроется тайна, какая-то, возможно, глубокая душевная боль, которую они готовы были бы исцелить.

И они не ошибались.

Уже около пятнадцати лет Франсуа Рошан страдал от незатянувшейся сердечной раны, лишившей его, как он полагал навсегда, доверия к кому-либо.

После нескольких лет счастливой жизни и полного, казалось бы, взаимопонимания он случайно обнаружил, что его подруга долгое время сохраняла возникшую еще до их встречи связь с женатым мужчиной и к тому же отцом семейства. В качестве объяснения он получил традиционный в таких случаях ответ:

— Между нами ничего не было. Он оставался только другом.

Но, зная подобный тип людей, любящих удобно устраиваться в жизни, Франсуа сомневался, что тот жертвовал своим временем лишь ради удовольствия поболтать с молодой и красивой женщиной. И даже если это было так, то все равно она, как оказалось, рассказывала Рошану не все о своей жизни во время тех бесед, которые заполняют дни влюбленных. Представив себе эти интимно-доверительные отношения с другим, их общий смех — все, что скрывалось от него, — он вдруг почувствовал себя опустошенным, неспособным различать истинное и фальшивое в самых глубоких человеческих чувствах.

Кричать и упрекать было бесполезно. Что-то важное в их отношениях исчезло безвозвратно, хотя никто из них и не был по-настоящему виноват. Да, сердце порой не может быть отдано только одному. И, возможно, бывает трудно отказаться от того, что началось когда-то. На нем самом, несомненно, также лежала какая-то часть вины. Но даже в самых нежных воспоминаниях ему чудилось теперь, словно на неудачных фотографиях, чье-то постороннее присутствие. Рошан остался один.