Альберт Кантоф - Пенальти

Он совершил большую ошибку.

С момента выезда за ним следовал на своей «ланчии» ангелоподобный обладатель золотого кольца, положив рядом с собой на сиденье переносной передатчик. Он сообщал при помощи этого «уоки-токи» о своем маршруте неизвестным собеседникам, которых называл по кличкам:

— Синий, мы едем в твою сторону… Зеленый, приготовься…

Впереди, как раз у выезда в западном направлении, показался в конце поворота зад медленно едущего полуприцепа. На нем красовалась надпись: «Перевозки по странам Европы». Машина была зарегистрирована в Люксембурге.

Исполнители приказа не оставили своей жертве никаких шансов.

В тот момент, когда Жан-Батист де Ла Мориньер включил указатель поворота, чтобы просигналить о намерении обогнать грузовик по левой полосе, итальянская машина поравнялась с ним слева, не давая свернуть. Одновременно с примыкающей дороги на шоссе выехал небольшой грузовичок, закрывая правую полосу. Стиснутый со всех сторон, несчастный водитель увидел, как стремительно увеличивается впереди зад полуприцепа, и вынужден был резко нажать на тормоз.

Не выдержав усилия, тормозная педаль, выжатая до предела, не сработала. Ла Мориньер едва успел вспомнить фразу, брошенную Дюгоном: «Бог троицу любит». В последний момент в его сознании промелькнули имена погибших: «Виктор Пере. Карло Авола. И теперь… я».

Со скрежетом сминаемого и лопающегося металла передняя часть «ровера» врезалась в огромный прицеп. Верхнюю часть кабины, сжатую в гармошку, почти сплющило.

«Ланчия», увеличившая скорость в последний момент перед ударом, была уже далеко.

Варуа и Рошан едва успели проехать сто метров по бульварному кольцу, как натолкнулись на пробку, закупорившую движение. Впереди автомобили всех марок неподвижно выстроились на шоссе насколько хватало глаз, в то время как водители, подъезжавшие сзади, ругались почем зря. По резервной полосе проехала машина «скорой помощи», обгоняя длинную колонну, в которой постепенно глушились моторы и устанавливалась покорная тишина. Движимые одним и тем же мрачным предчувствием, мужчины переглянулись. Их взгляд означал: нужно посмотреть.

Варуа снова включил сирену и, выбравшись из массы машин, поехал вслед за «скорой помощью».

Когда они подъехали к месту происшествия, жандармы уже были тут. Полицейский комиссар назвал себя.

— Вы опознали водителя?

Жандарм показал на бесформенную массу смятого железа и пластика, все еще зажатую иод задней частью огромного прицепа. Франсуа пришла на память «Компрессия» скульптора Сезара.

— Точнее то, что от него осталось! К счастью, задний номерной знак цел. Мы позвонили в службу регистрации. Речь идет о некоем Ла Мориньере, Жан-Батисте, адрес…

Варуа прервал его:

— Спасибо. Достаточно.

Франсуа прошептал:

— Вы были правы. Мафия следов не оставляет.

Полицейский снова спросил жандарма:

— Скажите, обстоятельства происшествия вам кажутся нормальными?.. Потом он добавил: — По крайней мере, настолько, насколько подобное несчастье может считаться «нормальным».

Его собеседник пожал плечами с усталым видом.

— Превышение скорости… Ему что-то помешало, когда он попытался обогнать… А расстояние до машины, шедшей перед ним, было недостаточным. Они все думают, что это случается только с другими. А в результате мы каждый день собираем их по частям.

Комиссар уголовной полиции поинтересовался личностью водителя полуприцепа. Это был мужчина, похожий одновременно на ярмарочного борца и большого любителя пива, в майке с пятнами пота. Жандарм, вслед за Варуа, взглянул на него.

— Его не в чем упрекнуть. Он ехал со скоростью меньше восьмидесяти километров в час. Согласен: по средней полосе. Но он обошел цистерну. Кроме того, все документы в порядке.

Второй водитель в джинсах и черной тенниске, выглядевший недомерком рядом со своим напарником, спустился из кабины. Жандарм добавил:

— А этот спал в момент столкновения. Он ничего не видел и не слышал. Если, господин комиссар, вы не дадите мне другого приказа, под вашу ответственность, у нас нет причин задерживать его, как только «ровер» будет оттуда извлечен.

Варуа взвесил «за» и «против» и сказал:

— Можете их отпустить.

Франсуа подошел к здоровяку, который на смеси французского с немецким очередной раз рассказывал любопытным, сменявшим друг друга, обстоятельства драмы, повторяя как заведенный одну и ту же фразу:

— Ах! Какое несчастье!

Полицейский позвал Рошана:

— Идите сюда, старина. Вы не вытянете из него больше ничего.

Вернувшись домой, Франсуа позвонил в правление спортивного клуба и узнал, что перевыборы президента, ввиду печальных обстоятельств, переносятся на следующий день после похорон, назначенных на субботу. Прессе было дано объяснение, что соперник Пьера Малитрана вел машину, находясь в возбужденном состоянии под впечатлением известия о гибели в небе его друга и покровителя Карло Аволы, и не смог избежать препятствия, встреченного на пути.

«Из глубины взываю к Тебе, Господи…»

Для Жан-Батиста де Ла Мориньера все кончилось. Но не для тех, кто остался. И, в частности, для футбольной команды Вильгранда, будущее которой теперь, когда чудесный спаситель исчез, оказалось более чем когда-либо неопределенным. Франсуа был связан с этой командой бескорыстным чувством симпатии, более сильным, чем любой профессиональный мотив. В течение многих лет он видел изнурительные тренировки, победы, поражения, травмы, полученные на поле, — словом, все, что составляет переменчивую славу этого спорта, испытывая восхищение и даже нежность к этим парням, способным приложить все физические и моральные силы ради одной цели — взятия ворот противника. Вавилонское столпотворение в раздевалке: французы, югославы, малийцы, англичане, поляки — и один общий язык на футбольном поле стадиона.

Это язык тотального футбола. И, хотя лица меняются в калейдоскопе контрастов, номера футболистов ему казались вечными, каждый из них играл предназначенную ему роль в этой симфонии красок и движений, которую представляет собой матч высокого уровня.

Франсуа пережил бы глубокую драму, если бы клуб вынужден был закрыть свои двери. Как множество других людей, представляющих все социальные слои в этом городе, он почувствовал бы себя сиротой. И это опасение толкало его приложить все свои силы для его спасения. Даже если бы для этого пришлось нарушить неписаные правила журналистики.

Это была не единственная его проблема. Еще была Доминик.

Франсуа боялся, что влечение, бросившее их в объятия друг друга, не переживет завершения расследования. Он думал с горечью: «Некоторые хранят пожелтевшие письма, другие — засохшие цветы. А ты сможешь сохранить образец прозы, который мы подпишем оба — Доминик Патти и Франсуа Рошан. Жаль. Звучит хорошо».