Хью Уолпол - Над тёмной площадью

Но на полпути вверх по лестнице, там, где я подкараулил навострившего свои уши Пенджли, Хенч остановился и схватил меня за руку.

— Послушайте, Ган, — затянул он, — если вы не возражаете, я дальше не пойду. Мне как-то не по себе сегодня. А если я увижу Пенджли, кто знает, что я могу ему наговорить или наделать. Просто не знаю. Хочу сказать, что я не в состоянии владеть собой и не могу за себя ручаться. Правда, не могу.

Я успокоил его как мог, заверив, что никто не собирается причинять Пенджли никакого вреда. (Хотя, между прочим, в этом я совсем не был уверен.) Просто неплохо было бы для него встретиться со старыми друзьями, сказал я. К тому же он сам дал слово Осмунду повидаться с ним. Хенч послушался, и минуту спустя мы уже звонили в колокольчик у двери квартиры Осмунда.

Дверь открыл Буллер. Мне показалось, что оба они были рады встрече.

— Здравствуй, Чарли.

— Привет, Перси. Входите. Ну как ты?

Мы вошли. Буллер провел Хенча в гостиную, а сам вернулся ко мне в прихожую. Я в это время вешал свое пальто. Он тихо сказал мне:

— Ган, погодите-ка минутку.

Я задержался, чтобы выслушать, что мне скажет Буллер. Он сообщил, что Осмунда нет дома, он пошел провожать жену куда-то, где она должна была остаться… Дело в том, что Осмунд очень волновался и не хотел, чтобы она встретилась здесь с Пенджли.

— Это дело мужское, — помню, говорил мне Буллер, — мы тут обойдемся без женщин.

Кроме того, Осмунд не хотел, чтобы Хенч до его возвращения столкнулся с Пенджли. Поэтому он, Буллер, должен был, взяв с собой Хенча, уйти с ним на полчаса из дому и где-нибудь «пропустить стаканчик».

Так обстояли дела, когда мы с Хенчем пришли. Словом, я оказался в самой гуще событий, то есть влип окончательно. Они убедились в том, что я их друг, но стану ли я помогать им и дальше? Может, останусь в квартире Осмунда и встречу Пенджли, когда тот придет? Чтобы он не сбежал.

— Не хотелось бы его вспугнуть, — заметил Чарли Буллер, — тем более что он сам соизволил попросить нас об этой встрече.

— Послушайте, Чарли, — сказал я ему тогда, — но кое-что мне определенно хотелось бы знать. Что вы и Осмунд собираетесь сделать с Пенджли?

— Ничего, — ответил Буллер, — ничего такого особенного. Поговорим с ним немного, вот и все.

Он стоял чуть расставив крепкие ноги и по привычке втягивал щеки, будто сосал через воображаемую соломинку коктейль. Потом усмехнулся и, приблизившись, положил мне руку на плечо.

— Да вы и сами не прочь взглянуть на него, так ведь? — спросил он.

— Ладно, — сказал я, — подожду.

Спустя минуту Буллер появился из гостиной с улыбающимся Хенчем. Казалось, от нервозности Хенча не осталось и следа.

— Мы с Чарли выйдем, хотим прополоскать горло, — кивнул он мне.

— Хорошо, — согласился я.

Но, оставшись один в той квартире, я чувствовал себя, честно говоря, не в своей тарелке. Мной владело непонятное возбуждение. Не уверен, что до этого мне когда-либо приходилось переживать более странное ощущение. Было бы недостаточно объяснять состояние, которое я тогда испытывал, только тем, что я уже предвидел, как сложатся надвигавшиеся события. И не оттого я чувствовал себя странно, что на всем вокруг меня лежала печать личности Осмунда. И не только потому, что я был охвачен неистовым, лихорадочным волнением и рассудок мой мутился от неизвестности и — конечно же! — от радости, что я нашел Хелен. Помимо всего этого было еще что-то. Я принялся обходить комнату, рассматривая все подробно, и первое, на что упал мой взгляд, была книга — тот самый томик «Дон-Кихота». Он спокойно лежал на длинном обеденном столе. Как же я был рад, что он не пропал! Этот томик внушил мне мысль о том, что невероятное приключение, в которое я ввязался, всего лишь мелкий эпизод в моей биографии. А жизнь на самом деле такая огромная, мудрая, справедливая…

Радость, охватившая Санчо Пансу, когда нашелся его осел, едва ли была сильнее моей, когда ко мне вернулся мой Санчо Панса.

Квартира была маленькая, состояла из гостиной, двух спален, ванны и крошечной кухни. Спальня поменьше, очевидно, предназначалась для прислуги. На эту догадку меня навел фотографический портрет молодой женщины — улыбка до ушей и море цветов, — стоявший на туалетном столике.

Обстановка в спальне побольше была по-монашески скромной. Она выходила в гостиную, что, как я позже обнаружил, явилось немаловажной деталью, учитывая дальнейшие события. Пол был грязный, в пятнах. Его покрывал небольшой, некогда яркий, но теперь выгоревший персидский ковер золотисто-персикового цвета с орнаментом в мелкую темно-лиловую елочку по краю. В спальне стояла узкая, с виду жесткая, кровать из черного дерева, комод с витыми медными ручками, зеркало в раме из черного дерева, инкрустированного серебряной нитью, и при нем — несколько старых серебряных щеток для волос, сильно помятых и потускневших. Упомяну еще буфет и два стула с плетеными сиденьями. Стены были голые, без картин. Но все это показалось мне сущими пустяками по сравнению с тем, что я там увидел. На кровати лежала шляпка, а на одном из стульев — пара дамских перчаток. Их оставила Хелен! Схватив перчатки, я тут же сунул их себе в карман. Скорее всего это было инстинктивное движение, и сейчас, вспоминая тот случай, думаю, что проделал я это совершенно бессознательно.

В моей бестолковой жизни мне довелось совершить немало бестолковых поступков. Во всяком случае, еще история эта не кончилась, а я уже очень и очень жалел о содеянном.

Вернувшись в гостиную, я в восхищении замер перед секретером, о котором уже шла речь выше. Это действительно была великолепная вещь! Миниатюры из белой и красной слоновой кости были так свежи по колориту, будто их выполнили не далее как вчера. Очаровательны были смешные сценки, изображенные на них. Цвета же отличались такой сочностью и глубиной, что казалось, они оживляют всю комнату, насыщая ее мягким, теплым светом.

Толстые портьеры пурпурного цвета не были задернуты. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Снег ненадолго прекратился. И хотя его искрящийся белый покров был, насколько я мог видеть, еще тонок, в воздухе разливалось перламутровое сияние. На этом фоне суетились и бегали маленькие черные фигурки, как куклы, которые приводил в движение, дергая за ниточки, царивший над сценой невидимый кукловод. Ну какие же они все были важные! Как много они мнили о себе, как пыжились! Глядя на них, я воображал, что, спрятавшись за шторой, мог бы, хорошенько прицелившись из ружья, уложить их всех по одному. Как смешно они стали бы подскакивать и, не пикнув, падали бы в снег, распластываясь там чернильными кляксами на белой бумаге, а над ними продолжала бы мерцать россыпь рекламных огней, горели бы рубиновые и изумрудные звезды, разливал бы свои золотые искры бокал, мигали бы, то появляясь, то исчезая, разноцветные буквы… И только эти пляшущие огни продолжали бы жить на земле, где не осталось бы ни единой человеческой души…