Николай Шпанов - Ученик чародея

Открыв глаза, Иевиньш увидел, что лежит на диване, где обычно ждали его приёма терпеливые заказчицы. Под головой у себя он нащупал на диванном валике что-то мягкое. Это было большое кепи из пёстрой шерстяной ткани.

— Что это? — спросил Ян Янович у заплаканной приёмщицы, сидевшей у него в изголовье.

— Это?.. Ах, это! Так это же, наверно, кепи того, пострадавшего! Кажется, милиционер принёс его сюда, когда говорил по телефону, да так и забыл.

Приёмщица ещё что-то говорила, но Ян Янович её уже не слушал. Он держал в вытянутой руке пёстрое кепи, и смешанное чувство отвращения и радости не позволяло ему привести в порядок нахлынувшие мысли.

— Вам опять нехорошо?.. — начала было испуганная приёмщица, заглядывая ему в глаза, но Йевиньш, не слушая, выбежал на улицу:

— Эй, такси!.. Бульвар Райниса!.. Да, да, именно так: прокуратура! Быстро!

Грачику казалось, что сегодня все против него. Неудачи начались в Совете культов. Уполномоченный этого Совета по Латвии Ян Петрович Мутный оказался человеком не только упрямым, но и ограниченным, чтобы не сказать больше. К тому же он решительно всего боялся. Он боялся дать Грачику характеристику Шумана на том основании, что не знал священника достаточно хорошо; боялся справиться о нем у викария или у епископа; боялся осложнения, если Грачик сам обратится к католическим церковным властям. Он боялся… Грачик даже не брался припомнить, чего ещё боялся этот странный уполномоченный. В добавление ко всему из разговора выяснилось, что Мутный — невежда в области, доверенной ему той самой Советской властью, защитником которой он себя именовал. Само собой у Грачика напрашивалась характеристика: «опасный дурак». Едва Грачик приступил к перечислению оснований, какими располагает для подозрения Шумана в преступлении, Мутный замахал руками. Не стесняясь присутствия Грачика, он тут же снял трубку и стал звонить в Совет Министров республики, жалуясь на следователей, «ломающих всю политику Советской власти». Если бы Грачик поверил этому человеку, то ушёл бы с убеждением, что подозревать Шумана — значит, посягать на основы Советской власти. Грачик поделился с Кручининым огорчением, какое ему доставило это свидание:

— Мне всегда сдавалось, что я люблю жизнь. И людей люблю, ей-ей! А сегодня, когда я столкнулся с этим «мутным» человеком, мне стали отвратительны и мир, и люди.

— Можно подумать, что ты только-только вступаешь на стезю сознательной жизни и не знаешь всего разнообразия человеческих типов, — усмехнулся Кручинин.

— Но людей такого типа, как Мутный, я просто боюсь!

— Не знал тебя как труса.

— И вот поди же, — Грачик беспомощно развёл руками, — боюсь! Они могут испортить всю жизнь на земле.

— Брось! Такое им не под силу. Хорошего на земле слишком много, чтобы одному Мутному удалось все замутить. Настроение он действительно способен испортить. Но не больше. Помешать любить людей?.. Я за любовь!.. К жизни, к людям и… к человеку.

— Только прошу вас, без перехлестывания во всеобщую любовь ко всему человечеству. Я знаю: вы великий человеколюбец, — воскликнул Грачик. — Но разве можно не ненавидеть человеконенавистников?

— Их надо исправлять. А ежели ненависть к себе подобным сидит в них сильнее всего человеческого, — уничтожать. Уничтожать!

— Посмотрите-ка сейчас на свои глаза, посмотрите, как сжались ваши губы! — воскликнул Грачик, подталкивая Кручинина к зеркалу. — Глядите! А ведь многие считают вас божьей коровкой.

— Потому что им не доводилось видеть меня один на один с врагом.

— С врагом человечества?

— Разве у меня может быть другой враг, как только тот, кто враждебен нашему делу — делу трудового человечества. Нашим целям, лучшим целям рабочего класса — творца жизни!.. А ты со своим «Мутным»!.. Мутный, братец, это всего только муть. История процедит её сквозь свой фильтр. В настоящую жизнь, которой будет жить человек в будущем, эта муть не проникнет.

— Если фильтром не будет служить анкета. А то эдакий «стопроцентный», только на том основании, что его папа пролетарий и сам он из грузчиков, глядишь, и пролезет в будущее. Да ещё вне очереди!

— Всему своё время, Грач! На данном этапе и анкета нужна. Без анкеты невозможно. И пролетарское происхождение, ой как хорошо! И зря ты, право, огорчаешься. Отбрось сей мутный камень со своего пути. Плюнь, разотри и забудь.

— Как же я забуду, когда мне с ним по делу не разминуться. Раз в деле у меня запутаны священники и церковь. А там в Совете этот… камень преткновения.

— Не такие скалы сворачивали. Не преодолеешь — объедешь. Не объедешь — взорвём.

— Вы его взрывать, а он за телефонную трубку да в Совет Министров! Честное слово, Советская власть сильно выиграла бы, если бы на месте эдакого Мутного сидела хотя бы матушка Альбина.

— Не понимаю этого «хотя бы». Ленин так и хотел, чтобы кухарка могла управлять государством; а тут дела в масштабе «Мутного» и на них целая белошвейка!

— Напрасно вы иронизируете. Моя Альбина — милая старушка.

— А куда же тогда девать Мутного? — усмехнулся Кручинин.

— Пускай стирает отцу Шуману бельё! — сердито воскликнул Грачик.

На этом закончилось обсуждение неприятности номер один. Но Грачик уже не мог успокоиться. Столкновение с Мутным его взбудоражило. Поразмыслив, он сказал:

— Бывают минуты, когда я крепко задумываюсь над совершенством нашей системы работы. — Кручинин насторожённо поднял голову. — Тут нужны какие-то коренные улучшения. Ведь что до сих пор получалось. Выловим одну дрянь, другую. Их накажут, потом выпустят, и опять ищи их, лови, уличай. Из десяти проходящих так называемое «исправление» полезным членом общества оказывается один, много двое. А сколько у нас «исправляли» ошибочно!

— Как же можно исправлять ошибочно? — удивился Кручинин.

— Вы нарочно не хотите понять меня? — рассердился Грачик, — я имею в виду ошибку следствия и суда. Сколько дров наломали за эти годы!

— Вот именно: за эти годы! Это, братец, уже издержки производства. Дело показывает, что вне контроля партии не может и не должен работать ни один раздел нашего аппарата. Будь он сто раз важен и тысячу раз секретен!.. Либерализм тут опасен как ротозейство… А в таком деле, как безопасность государственного правопорядка, многое очень трудно поправить.

— Потому и говорю только вам.

— Очень жаль, что не выступал с этим громко, во весь голос.

— Может быть, скажете ещё: в печати? — иронизировал Грачик.

— Что ж, таков верный путь: сначала в нашей среде, а если не поможет, и в печати! Партия не боится света гласности.

— Кто же станет печатать?

— А ты добейся.

— У Мутного?

— Да что тебе, в самом деле, дался этот Мутный? Не мутные же составляют наше общество. Они исключения, а не правило, — в гневе почти крикнул Кручинин. — Они — не люди! Муть, а не люди!