Эйлет Уолдман - Преступления в детской

— Звучит чудесно, — сказала Дороти. — И точно в нужной позиции, головкой вниз.

— Привет, малыш Исаак, — прошептала я.

— Уже назвали Исааком? — спросила Дороти.

— Ага. Мы дали Руби выбрать между Исааком и Сэмом. Она вообще-то хотела назвать его Одиссеем, но мы запретили.

— Одиссей! Боже мой!

— Она знает римлян, — гордо улыбнулась я.

— Греков.

— Да. Сама знаю.

Дороти энергично убирала инструменты на место. Она протянула мне руку, чтобы помочь слезть со стола. Я оделась, договорилась о приеме через две недели, вышла к машине, втиснулась за руль и включила любимую радиостанцию. К несчастью, Мойры будто сговорились все время сталкивать меня с Абигайль Хетэвей. Я нажала на кнопку как раз в момент выпуска новостей, где говорилось, что на поминальной службе по директору детского сада, которая пройдет в два часа дня, ожидаются толпы голливудских звездных родителей. Я посмотрела на часы на приборной панели. Без пятнадцати два.

Долю секунды я думала, что поеду на занятия йогой и забуду об Абигайль, ЛеКроне и всей этой каше с «Любящими сердцами». Только долю секунды. А потом развернулась на 180 градусов на бульваре Санта-Моника.

Естественно, автомобили там отгоняли на стоянку служащие. Я отдала ключи от своего «вольво-универсала» бойкой молодой блондинке в синей куртке с вышивкой «Девушки-служащие» на кармане. Она еле сдерживала свое отвращение к состоянию моей машины, что по-настоящему меня возмутило, ведь я предусмотрительно сбросила с пассажирского сиденья на пол использованный бумажный носовой платок, высохшие детские салфетки, недоеденные яблоки, древние крекеры «Ритц», обгрызанного пластикового динозавра и пакет молока, где еще оставалось несколько прогоркших глотков. Может, она просто была разочарована, потому что ей пришлось отгонять на стоянку побитый старый «универсал», а не новенький «порш». Как сказала бы Руби, «плосто зануда».

Я прошла в часовню мимо вездесущих телекамер. Церковные скамьи оказались переполнены, и я увидела неожиданно много детских лиц. Несмотря на мои впечатления о воспитательных способностях Абигайль Хетэвей, дети, видимо, ее любили. Я осматривала скамьи в поисках местечка, достаточного для моих существенных объемов, и тут услышала возглас: «Джулиет! Джулиет!»

Я глянула через плечо и заметила Стэйси, сидящую в глубине часовни. Она облачилась в строгий черный костюм, оттеняющий ее нежную белую кожу, а густые стриженые светлые волосы спрятала под шляпу, которая, возможно, была чуточку слишком элегантной для похорон. Она наклонилась к своему ряду и одним мановением красных ногтей заставила сидящих на скамейке подвинуться. Чудесным образом появилось место. Я протиснулась туда, извиняясь перед теми, кого придавила по дороге.

Я так и не придумала достойный способ, при помощи которого беременная женщина может пробираться через ряд сидений. Надо повернуться лицом к людям, мимо которых проходишь, чтобы они утыкались носами в твой выпирающий пупок? Или лучше задом, заставляя их отклоняться назад, чтобы избежать контакта с этой самой частью тела? Очевидно, что оба способа — испытание на прочность, но что хуже? Я выбрала вариант «задницей в лицо» по чисто эгоистическим соображениям — так мне не приходится смотреть на людей, проталкивая себя мимо них — и села рядом со Стэйси.

— Почему ты не сказала мне, что придешь? — прошептала я.

— Мне и в голову не пришло, что ты здесь будешь. Я имею в виду, вас же не взяли, так? — громко сказала Стэйси. Головы со всех сторон повернулись ко мне. Я покраснела.

— Спасибо, Стэйси.

— Прости.

— Ерунда, — я сменила тему. — Ну и толпа!

— Вижу. Невероятно! Посмотри туда. Там Николь и Том, сидят рядом с Мишель. Она наша клиентка. Мишель! Привет, Мишель! — Стэйси помахала кинозвезде, которая оглянулась в недоумении.

— Ради Бога, Стэйси, это похороны, а не вечеринка! Потише! — сказала я.

Пристыженная Стэйси перешла на театральный шепот.

— Так что ты решила с садиком?

— Не знаю. Мы пропустили сроки в большинстве мест.

— О чем ты думала? — Стэйси, кажется, на самом деле огорчилась. — Во сколько мест вы подавали документы?

— В три. И нам всюду отказали.

— В три? И только? Ты с ума сошла?

Женщина, сидевшая на ряд впереди, обернулась, чтобы хорошенько разглядеть мамашу отвергнутого дошкольника. Я улыбнулась и помахала ей рукой. Она покраснела и отвернулась.

— Стэйси, мы можем оставить эту тему? Я что-нибудь придумаю.

— Нет, не можем. Это же ужасно! Ты, кажется, не понимаешь. Если Руби не попадет в нормальный детский сад, она никак не сможет поступить в достойную начальную школу. И тогда со средней школой можно попрощаться, не говоря уже о колледже. Это провал. Полный провал.

— Ты имеешь в виду — провал, как ситуация со СПИДом? Развал Советского Союза? Резня в Руанде? Ты можешь предложить какое-нибудь чертово будущее? — прошипела я, словно рассерженная гремучая змея.

Стэйси посмотрела на меня, открыв рот.

— Поговорим об этом позже. Может, у меня найдется, кому позвонить.

— Господи, ты серьезно? Найдется? Прости, что я вышла из себя. Ты правда думаешь, что сможешь что-то сделать? — Мое собственное, с таким негодованием выраженное чувство перспективы просуществовало секунд пятнадцать. Стэйси потрепала меня по руке и снова начала осматривать толпу.

— Видишь, там, впереди? Это муж Абигайль, Дэниел Муни. Он занимается недвижимостью или что-то вроде того.

Она указала на высокого мужчину лет шестидесяти, чьи волосы с проседью спадали на плечи длинными локонами в стиле Байрона.

— И это ее муж? — удивилась я. — Этот хиппарь на ней женат?

— Был женат. И он не хиппи. Скорее, богемный тип, старая Европа. Только он, кажется, из Айовы или что-то вроде того. Рядом с ним сидит ее дочь.

Дочь Абигайль Хетэвей выглядела лет на пятнадцать. Она сидела там — подросток с пухлыми щеками и бледным лицом, безуспешно пытающийся не плакать, и мое сердце устремилось к ней. Ее волосы были выкрашены светло-фиолетовой краской, одна сторона головы обрита. Она явно пыталась скрыть это перед похоронами матери, уложив длинные волосы так, чтобы они закрывали выбритую часть, и заколов простой черепаховой заколкой. Между ней и Дэниелом Муни оставалось около фута свободного места. Ни один из них на другого практически не смотрел. Он глядел прямо перед собой, а она уставилась на собственные колени.

— Бедняжка, — вздохнула я. — Почему отец хотя бы не обнимет ее?

— Он ей не отец, — ответила Стэйси. — Он третий или четвертый муж Абигайль. Они женаты всего пару лет. А отец Одри, кажется, ее первый муж. Ну, может, второй.

— У Абигайль Хетэвей было четверо мужей? Ты серьезно?

— Трое или четверо, точно не помню, — ответила Стэйси.