Андрей Хазарин - Союз обворованных

Гущин хмыкнул в рыжие усы.

— А что это вас занесло в наши края? — поинтересовался я.

Сергей Александрович наконец свернул мокрый зонтик и ответил:

— Готовим юбилей школы, в мае будем отмечать шестьдесят лет. Мы с Леней в оргкомитете… Школа лишь чуть-чуть старше нас… А почему это ваши края?

Я объяснил, что работаю рядом со школой, только не знал, что это их школа… Работаю, а теперь и живу.

— На другую квартиру перебрались?

— Ага. Во-первых, ближе к работе, во-вторых — женатому человеку нужно жилье попросторнее…

И не сдержался — расплылся в улыбке.

Гущин повернулся ко мне, выпятил верхнюю губу, пошевелил усами под носом:

— Надеюсь, женился на той миниатюрной даме, которая тебя навещала?

Не выдержал марку — съехал на привычное «ты».

— Так где ж мне другую такую терпеливую найти?

— Ну и молодец. Я тебе тогда ещё сказал — одобряю… Молодой человек, выгрузите меня, пожалуйста, возле калитки, я уже приехал.

Айсберг пошевелился в углу:

— Сережик, может, и я с тобой? Не договорили ведь.

— Ладно, Ленчик, по телефону договорим. Это ж когда ещё такой случай представится, чтобы тебя на халяву подвезли?

Айсберг вздохнул:

— Пока в институте работал, часто ездил. А теперь — исключительно на трамвайчике, благо платить за проезд вышло из моды.

— А у нас на тринадцатом маршруте стали появляться кондуктора, заметил Гущин. — Спасибо, мальчики, что подвезли. Только вы мне друга детства на дождь не выкидывайте. Счастливо!

Андрюша захлопнул за ним дверцу, вопросительно повернулся к Айсбергу:

— На Грушевскую — а точнее?

— Угол Вересаевской, за большим гастрономом.

— Со двора? Знаю, — сказал Андрюша и тронул машину.

Айсберг повертел головой:

— У вас тут курить можно?

— Конечно!

Я тоже полез за сигаретами, прикурил две, одну передал Андрюше — по такой дороге лучше ему не снимать лишний раз руку с баранки.

— Смешно, — сказал Леонид Маркович. — Собрались старые дураки и дуры, вместо того, чтоб о деле говорить, смотрим друг на друга, сопли вытираем… Ну да верно говорят, старики — народ сентиментальный.

— Хороший класс у вас был?

— Класс был классный… Но сегодня собрались ребята из разных классов, разных лет выпуска… У нас школа была в те годы знаменитая на весь город, отличные учителя, один Зорич чего стоит — крупнейший математик, в двадцать шесть — доктор наук… А у нас его терпеть не могли, потому что мы, кретины, его не понимали, а он не понимал, как можно таких простых вещей не соображать… Пару раз десятиклассники его после выпускного вечера лупили… Да и ребята… Скажем, Люсик Горюнов — на три года раньше нас с Сережиком кончил.

— Я не врубился сразу, — честно сказал Андрей, — это киноактер Горюнов, что ли? Только почему Люсик?

— Он самый. А Люсик — уменьшительное от Илья, тогда так модно было… Шаповаленко Володя — директор «Электротяги». Покойный мэр Коваль тоже у нас учился. И скандально известный Эдя Лимонад тоже… Только тогда ещё он был просто Сетров, писал не романы, а больше на заборах, и в политику не лез.

Я поинтересовался:

— А доцент Школьник тоже из вашей школы?

— Нет, Боря «женский монастырь» кончал, — улыбнулся Айсберг. — Вы не удивляйтесь, в наше время было ещё раздельное обучение, школы отдельно мужские, отдельно женские. В пятьдесят четвертом смешали — ой, что тогда с нами творилось! Но это, как говорится, отдельная тема. Тридцать восьмая женская школа располагалась в готическом здании, где сейчас театральный институт, — да рядом с Сережиной больницей, мы ж только что проезжали! Тоже знаменитая школа была, да её Муля кончал!.. Ой, ребята, какой я все-таки старый… Был такой знаменитый эстрадный певец Вадим Мухин. Начинал с ресторанным оркестром, а потом выиграл какой-то конкурс — и пошел в гору…

И вот тут у меня щелкнуло в голове. То-то мне покоя не давала эта фамилия — Ливанов… И я осторожно спросил:

— Вы тут упомянули ресторанный оркестр, и мне вспомнилось, был такой в Чураеве знаменитый джазовый музыкант Толя Ливанов, мы ещё курсантами на него молились… Он, случайно, не из вашей школы?

— Ливанов? Ну как же, точно, самый знаменитый был лабух… Но это потом, а в школьные годы мы и не знали, что его музыке учат, среди пацанов не принято было таким хвастаться, на музыку только маменькины сынки ходили… Может, ребята из его школы знали, а мы — нет. Он, кстати, с Борей Школьником вместе «женский монастырь» заканчивал, только учился в параллельном классе. А что?

Как-то в конце августа на репетицию заглянул хозяин — зашел в зал, прислонился спиной к дверному косяку и застыл — слушал. Сегодня в который раз пробовали подступиться к равелевскому «Болеро» и в который раз упорно не шло. Владимир Васильевич и Лева звучали прекрасно, бас Жора был вообще без равных — в конце концов, это он предложил Равеля, а Жора никогда не стал бы что-то предлагать, если бы не попробовал сперва и не знал, что с партией справится и звучать будет.

Скрипалюк злился на самого себя — именно он не дотягивал. По идее скрипка должна была заменить духовые, но сегодня все шло из рук вон. Наконец он психанул, резко опустил инструмент и заорал:

— Я сейчас этот «Главбалалайпром» об стенку разобью!

Положим, не такой плохой у него был инструмент, хоть, конечно, не Страдивари, но не хватало, не хватало в нем чего-то.

Хозяин отлепился от двери, подошел, положил руку Скрипалюку на плечо, вздохнул:

— Юрий Геннадиевич, играет не скрипка, играет душа. А твоя душа убеждена, что без дудок вы «заслонный бой» не сыграете.

Скрипалюк сам принес сюда эту байку. Сразу после консерватории попал он во Владимир, играл в театральном оркестре и снимал угол в покосившейся избе у одинокой пенсионерки. Покупал пластинки, крутил под настроение. Так вот «Болеро» хозяйка именовала «заслонный бой», что, по её мнению, означало заупокойный звон (хоть у Даля такого значения не приводится).

Скрипалюк усмехнулся, перевел дух.

— Виталий Ефимович, вот что меня удивляет: воспитанный мальчик из еврейской семьи, так тонко чувствуете музыку, а сами ни на чем не играете…

— Ой, Юрий Геннадиевич, о чем вы говорите! Какой воспитанный мальчик, я дворовой босяк! И это у нас так интересно повернулась жизнь, что воспитанным мальчикам, которые умеют играть даже на очень больших скрипках, платят деньги дворовые босяки.

Коган ерничал — был он умен, широко образован, интеллигентен, но при всем при том имел деловую сметку и хватку, основы которой, возможно, и в самом деле заложило нелегкое детство.

— Кстати, а на рояле вы тоже умеете играть? А то у меня тут простаивает без всякой отдачи очень большой рояль.