Михаил Черненок - Архивное дело

— Когда же ты воевать закончил?

— В январе двадцать первого года комиссовали меня из Красной армии по ранению. Вот только тогда и возвернулся я в Березовку.

— А Жарков когда здесь появился?

— Точно не помню, но вскоре после революции Афанасий был направлен большевистской партией в Сибирь для создания комитетов бедноты и партийных ячеек. Тут и колчаковщина его застала. Рассказывал мне, как партизанил. Из Омска колчаковцы отступали по двум направлениям. Основные силы двинулись по железной дороге на Восток. Другая часть направилась из Новониколаевска, теперешнего Новосибирска, по почтовому тракту через Березовку на Кузбасс. У поселка Арлюк их настигла Красная Армия и с помощью партизан завязала большой бой. В том бою Афанасия крепко ранило. Граната возле него разорвалась и до колена напрочь ногу отхлестала.

— Что за человек был Жарков?

Дед Матвей костистыми пальцами расправил белую бороду:

— Партизан-большевик.

— Чем он занимался в Березовке до коллективизации?

— Сначала возглавлял Совдеп. После колчаковщины, когда залечил ногу, стал председателем сельисполкома. Под его нажимом в Серебровке создалась коммуна, да ничего путнего из нее не вышло.

— Почему?

— Потому, Антошка, что неправильно сельхозкоммуны были задуманы. Они навроде кооперации создавались бедняками да батраками, которые стягивали в кучу свои маломощные хозяйства. Советская власть предоставляла им постройки, крестьянский инвентарь, скот и тому подобное. Это бы все хорошо. Главная беда заключалась в том, что распределение результатов труда было уравнительное — по едокам. Ну, а количество ртов не в каждой семье совпадает с количеством рабочих рук. К примеру, вступил в Серебровскую коммуну Троша Головизнев. Работник был отменный, да всего один. А кормить надо было: его бабу на сносях, престарелых мать с отцом, тещу с тестем и пятерых мальцов-погодков, старшему из которых десяти годов еще не стукнуло. Вот тебе и — шаньга с маком! Попробуй, прокорми такую ораву… — дед Матвей вздохнул. — Сбивал Афанасий Жарков на коммуну и березовских мужиков. Поехали мы делегацией, аккурат в разгар сенокоса, поглядеть на серебровских коммунаров, как у них работа ладится. Подъезжаем к столовке — здоровенный амбар с окошками под нее выстроили. Смотрим, большие котлы кипят — мясо невпроворот варится. А на лужайке, возле дощатых столов под открытым небом, коммунары от летней духоты млеют. Спрашиваю: «Чего, мужики, в столь горячее время бока отлеживаете? Почему не на покосе?» — «Обедать собрались, — отвечают. — Ждем, когда стряпухи еду состряпают». Плюнул я на такую коллективную работу и прямо заявил Жаркову, что ни шиша из его затеи не получится. Так и вышло. В первый же год серебровские коммунары проелись в доску и стали расползаться по своим единоличным наделам. Уравниловка, Антошка, как в труде, так и в еде — никудышное дело. Вот спроси у Игната, почему его колхоз из года в год хорошие прибыля получает…

Антон повернулся к отцу:

— Правда, пап, почему? Поделись секретом.

Игнат Матвеевич нахмурился:

— Никаких секретов у меня нет.

— Так уж и никаких…

— Ну, если тебе интересно, я не экономлю на спичках и не окружаю себя подхалимами.

— Объясни подробнее.

— Чего объяснять? Возьми хотя бы уборочную страду. Во многих хозяйствах в самый погожий период уборки начисляют механизаторам нищенскую оплату. Скажем, по пять и две десятых копейки за центнер намолоченного зерна. К тому же, некие «мудрецы» из руководства в нашем районе придумали абсурдный порядок: чем урожайность с гектара выше, тем меньше оплата за намолот. Они, видишь ли, считают, что при высокой урожайности бункер комбайна шутя зерном наполняется. Ну, и что на поверку выходит?.. Думаешь, комбайнер жилы станет рвать, чтобы заработать за день на пять и две десятых копейки больше? Чихал он на эти десятые…

— Значит, у тебя в колхозе другая оплата на уборке?

— Мы своим правлением давно решили: не урезать заработки хлеборобов, если они вырастили богатый урожай. Создали полеводческие звенья, закрепили за ними землю и оплату ведем по конечному результату. Словом, наши колхозники получают деньги не за дядин труд, а за свой собственный… — Игнат Матвеевич замолчал. — Что касается подхалимажа, то, на мой взгляд, это одно из самых гадких человеческих качеств. Понимаешь, сын, не встречался мне еще ни один подхалим, который был бы думающим, добросовестным работником. Поэтому и избавляюсь от подхалимов всяческими правдами и неправдами. Я не тщеславен, чтобы окружать себя льстивыми дураками и бездельниками. Мне нужны умные, деловые помощники.

— У таких обычно ершистые характеры.

— В том их и прелесть. Это же хорошо, когда специалист отстаивает свое мнение и не дает дремать начальству. Как говорится, короли не делают великих министров — министры делают великих королей, — Игнат Матвеевич усмехнулся и внезапно сменил тему: — Кажется, сын, отвлеклись мы. Неужели следствие затеваете по Ерошкиной плотине?

— Нет. О каком следствии можно вести речь спустя полвека? Существует ведь срок давности.

— Почему же тогда Афанасий Жарков тебя заинтересовал?

— Чисто из любопытства. Не могу поверить, чтобы бескорыстный порядочный человек скрылся тайком, да еще и колхозные денежки с собой прихватил.

— Да-а-а… Тут что-то явное нет то.

— Вот и хочется узнать: кем был Жарков на самом деле?..

Проснулся Антон поздно. Поднявшись с постели, быстро оделся и распахнул окно. Из заросшего малинником палисадника потянуло утренней свежестью. На безоблачном небе ярко сияло солнце. В селе было безлюдно и тихо. Лишь где-то за поскотиной; как всегда в страдную пору, слышался отдаленный гул работающих комбайнов. В комнату заглянул дед Матвей. Важно расправляя бороду, подтрунивающе сказал:

— Спишь, ядрено-корень, вроде кадрового пожарника.

— Надо ж хоть раз в жизни выспаться! — громко ответил Антон.

— Шибко не кричи, — дед Матвей костистым пальцем постучал по нагрудному карману рубахи, где оттопыривалась прямоугольная коробочка слухового аппарата. — С этой машинкой я теперь, будто по радио, все слышу. Умывайся — чай пить станем.

— Отец с матерью уже позавтракали?

— Давно отчаевничали и делом занялись. Игнат — на полях. Полина — в огороде.

— Значит, вдвоем мы с тобой остались?

— Вдвоем.

Вчерашние мысли о Жаркове по-прежнему не покидали Антона. Он спросил:

— Дед, кроме тебя, кто из березовцев или серебровцев хорошо помнит Жаркова?

— Кто его помнил, все поумирали… — дед Матвей задумался. — Вот, разве, Лукьян Хлудневский из Серебровки может припомнить такое, чего я не знаю.