Ирина Глебова - Смерть в мансарде

— Вы понимаете, о чем я говорю, господин следователь? — спросил арестованный.

Да, Дмитрий хорошо помнил громкое прошлогоднее дело о высадке из Черного моря, в Бессарабской губернии близ деревни Бурназ немецко-турецкого десанта. В конце ноября, в штормовую погоду к берегу тайно причалило судно. Несколько человек обезоружили пограничную стражу, и вслед за ними подошло еще одно судно, и на берег высадился отряд из 25 человек. Узнали об этом не сразу — в Аккермане не работал телеграф…

А Вальтер вновь представил, почувствовал, как бьет в лицо, в грудь штормовой ветер с моря, ревут волны. Он отворачивается, чтобы сделать вдох, сжимает полы распахивающейся шинели. Сердце ноет, и он не может понять сам себя — тревога это или восторг, потому что на волнах уже качается маленькая фелука, ее несет к берегу, вот-вот разобьет. Но нет, несколько человек выпрыгивают в воду и выходят к нему и Дитриху. Сумерки еще совсем светлые, и они ждут темноты, чтобы повести этих пятерых к пограничному посту. Они идут бесшумной походкой янычаров…

Дня за три до этого у Дитриха был разговор с Женни. В день высадки десанта на городской телеграф нужно было провести своего человека. Телеграф, поскольку время шло военное, охранялся, но часовой был всего один и стоял у входа.

— Я познакомлю тебя с Эбергардом, впустишь его через черный вход, — говорил Лаберниц. — Он блокирует работу аппаратов. А там у вас еще несколько немецких женщин работают, они ему помогут.

Женни отказалась. И тогда, впервые жестко взяв ее за руку и не дав уйти, Дитрих не сказал, а приказал:

— Сделаешь! Иначе, получив сообщение, нас настигнут в первые же часы. И твой брат, как один из главных организаторов заговора, будет расстрелян там же, на месте — по военным законам.

И, отпустив руку и уже участливо помогая ей сесть на стул, добавил, успокаивая:

— Часовой об этом так и не узнает, будет себе стоять у входа. А нам бы только на сутки задержать сообщение…

Девушка открыла черный ход, но вовнутрь вошел не один Эбергард, а четверо вооруженных мужчин. Часового убили, а у входа в его одежде встал один из своих. Погибли, пытаясь сопротивляться, еще двое — мастер и электрик. Женни эти сутки почти неподвижно просидела в углу у молчавшего аппарата. Она видела деловитую расторопность боевиков, перепуганные, а чуть позже — тревожные, а потом и утомленные лица телеграфистов. Видела, но не воспринимала ничего, омертвев. Лишь однажды заколотилось сердце: краем глаза уловила, как Эльза Лемке тихо вложила провод в гнездо и, прикусив губу, повернула тумблер. Но тот предательски щелкнул, и Эбергард, подскочив, оттолкнул женщину, грязно выругавшись. Эльза резко ответила ему по-немецки, и тот еще пуще взбеленился: «Мерзавка! — завизжал. — Так ты еще и немка?..» Женни вновь впала в оцепенение, замерев в своем углу. Ее никто не трогал.

Нет, не Вальтер поведал об этом Мите. Лишь через несколько месяцев, читая протоколы допросов мнимого поручика, он наткнулся на этот эпизод в пересказе Лаберница. Откровенничая, тот передал даже мысли девушки. Она рассказывала ему: когда Лиза Лемке чуть было не наладила связь, ей, Жене, так захотелось, чтоб сообщение было передано и все окончено. В тот момент своя судьба была ей безразлична — лишь бы скорее прекратился этот ужас…

Десант на хуторе Штолей задержался: перекусить, отдохнуть, вооружиться. Вальтер заранее предупредил работников, что на этот день ожидает гостей, наказал подготовить встречу. Еды и питья было вдоволь, но сами люди, завидев немцев и турок, разбежались с криком: «Башибузуки!» Испуганную няню Вальтер сам увел во флигелек, попытался успокоить: «Не бойся, здесь никого не тронут!» Но старушка плакала и приговаривала: «Валечка, детка, они нас всех зарежут! И ты пропадешь! Что же ты такое удумал…»

Об этом арестант не рассказывал молодому следователю. Кому нужно знать о причитаниях старой женщины и о том, что именно тогда, видя ее слезы, он впервые ощутил на горле петлю смертной тоски. Вальтер рассказал о другом: как ссорились Дитрих и командир отряда, выбирая путь к конечной цели. Им нужно было добраться к станции Лейпциг — крупному железнодорожному узлу и расположенному поблизости большому мосту. Мост взорвать, станцию и пути разрушить. Дитрих предлагал идти через русские деревни Базаровку, Балабановку, Новониколаевку, Макарьевку и другие. Этот путь был самым коротким. «Безоружные крестьяне, запуганные янычарами, нам не страшны», — доказывал он. Но сухопарый офицер надменно обрывал его фразой: «Здесь за все отвечаю я!», и диктовал свой маршрут — немецкие колонии Нейфельд, Софиенталь, Постель, Бенкендорф… «Больше времени, но крепче тыл,» — сказал он, прекращая спор. Поначалу казалось, что он прав. В первых колониях десант встречали радостно, торопились помочь во всем. Но потом хозяина одного хутора со всей семьей пришлось запереть в сарае. А другой колонист встретил их у границы своего хозяйства с ружьем и сказал: «Проходите мимо…» Он был один против отряда, но сурово сжатые губы худого старика и пронзительные глаза заставили командира скомандовать: «В обход!» А ночью, после двух суток пути, Дитрих разбудил Вальтера. Они спали в одном из окраинных домов немецкого местечка Розенфельд. Перешагнув через двоих спящих, юноша вышел вслед за другом в соседнюю пустую комнату.

— Я ухожу, — прошептал ему Дитрих. — Советую тебе сделать то же, прямо сейчас.

Вальтер, ничего не понимая, смотрел ошарашено. И тот объяснил:

— Утром мы отсюда не уйдем, нас уже берут в кольцо.

Они оба непроизвольно глянули в окно. По небу быстро и низко бежали клочковатые тучи, скрывалась и вновь появлялась луна. Ветер взрывался порывами, но больше ничего тишину не нарушало. Дитрих шептал с ненавистью, и Вальтер понял, что он говорит о командире:

— Индюк! Такую операцию погубил! Но я пропадать не намерен. Один проскользну. — И вдруг быстро закончил: — Прощай, я тебя предупредил!

Бесшумно открыл окно, бесшумно перепрыгнул… А Вальтер до утра просидел в этой комнате, на стуле, не решаясь ничего сделать. Он не мог не верить Дитриху, но и поверить не мог: у дома и по краям деревни стояли часовые, покой царил вокруг…

Немцы и турки были настигнуты двое суток спустя после высадки — Дмитрий читал в прошлогодних газетах об этом.

— Я все-таки сумел уйти, спастись, — рассказывал ему арестант, приподнявшись на кровати и опираясь спиной о подушку. — Наверное благодаря тому, что был заранее предупрежден и не захвачен врасплох, как остальные. К себе на хутор или в город возвращаться побоялся, имя изменил. Назваться русским не рискнул — акцент выдает. Остался немцем, любимого героя взял имя…

Он улыбнулся мгновенной беспомощной улыбкой. Митя молчал, переживая услышанное. И, словно угадывая его мысли, больной спросил: