Сергей Высоцкий - Антиквары

— Я наверное прискакала в обеденное время? — спросила Травкина.

— Не беспокойтесь. Найду время перекусить.

— Так вот. — Елена Сергеевна вздохнула глубоко. — Рядом с вами идет лгунишка. Да. Да. Я все наврала. — Тут же она спохватилась. — Не все конечно, но в главном.

— Может быть, сядем на скамейку? — предложил Корнилов.

— нет! — Она энергично тряхнула своими кудряшками. Язык у меня не повернулся сказать вам в прошлый раз об этом. Ведь я люблю его! — В ее голосе звучала неподдельная горечь. — И он слава богу оказался совсем ни при чем! Только мне могли прийти в голову такие идиотские мысли! Елена Сергеевна посмотрела на Корнилова с мольбой. — Я говорю о Павле Лаврентьевиче. О Плотском. Смешно да?

— Почему же смешно? — сказал Корнилов, начиная догадываться, о чем умолчала Елена Сергеевна в предыдущем разговоре.

— Смешно! — упрямо повторила Травкина. — Вы же его не знаете, поэтому так и говорите Плотскому за шестьдесят. Старик, — сказала она с горечью, но тут же изменила тон. Но попробуйте найти таких обаятельных остроумных людей среди молодежи! Таких внимательных! — Она дотронулась до руки Корнилова. — Игорь Васильевич мне сорок лет, а я не видела жизни. — В глазах у Травкиной стояли слезы и полковник поразился тому, как резко меняется ее на строение. Ему хотелось прервать ее заставить говорить о том, что его сейчас больше всего интересовало, но он не мог этого сделать.

— Двадцать лет назад у меня был муж-пьяница! — Травкина произнесла эту фразу с омерзением. — Он не смог мне дать ребенка! И все эти годы я одна. Ожегшись на молоке. Да я и сама. — Она отрешенно смотрела в сторону. — Мужчины не слишком-то балуют меня своим вниманием. И вдруг — Павел Лаврентьевич! Такой... — Елена Сергеевна беспомощно взглянула на Корнилова, не в силах найти подходящего слова. — Такой великолепный!

Несколько минут они опять шли молча. Наконец, Травкина собралась с духом.

— Я видела, что Миша ссорился с ним.

— С Павлом Лаврентьевичем?

— Да.

«Любопытно, — подумал Корнилов — Сначала Гога дерется с шофером директора, а потом ссорится с самим директором. А потом его находят тяжело раненным...» — И спросил:

— Из-за чего они ссорились?

— Ума не приложу! Ссоры у нас на поляне такая редкость. — Она осеклась. — Нет, ссоры бывают, и даже очень горячие, но только из-за игры. Ну, знаете, кто-то упустит мяч, когда решается игра. Особенно если игра престижная...

Полковник посмотрел на Травкину с недоумением.

— Ну как же вы не понимаете?! — нетерпеливо сказала она. — Подберутся классные игроки, переживают болельщики, а тут случайно затесался мазила! Кто-то под горячую руку отпустит острую шуточку. Не каждый способен стерпеть.

— Бывают и драки?

— Нет! Драки — редкость. Публика у нас приличная. Если до этого дойдет — разведут по сторонам.

— Из-за чего же они ссорились? И что общего у Миши с директором?

— Ах, если б я знала! — с огорчением ответила Травкина. — Директор был так сердит! А ведь они никогда не играют на одной площадке. Павел Лаврентьевич обычно становится с новичками или играет в кругу. Миша, конечно, не мастер, но крепкий игрок.

— Значит, у вас там все по рангам?

— Ну что вы! Вся прелесть в том, что никаких рангов. Никто не интересуется служебным положением. — Она не поняла иронии полковника. — Все зависит от твоего умения.

— Из-за чего же все-таки сердился Павел Лаврентьевич?

— Я его спросила.

— Спросили? — удивился Корнилов.

— Да. Когда узнала от вас, что Мишу ранили. Я позвонила Павлу Лаврентьевичу на работу. Попросила о встрече.

— Он не удивился?

— Не знаю. Он так владеет собой. — В голосе Травкиной сквозило восхищение.

— И что он вам ответил?

— Пожал плечами и сказал рассеянно: «Миша? Миша... Это какой же Миша, Еленочка? Там столько народу».

— И все?

— Все. Видите, он его даже не запомнил. Значит, поспорили из-за какого-то пустяка! И к нападению на Мишу Павел Лаврентьевич никакого отношения не имеет. А мне бог знает что примерещилось. И вас я зря от дела оторвала. Травкина робко посмотрела на полковника. — Но ходить с камнем на душе... Гадко.

— Елена Сергеевна, не обижайтесь на мой бестактный вопрос. — Корнилов внутренне собрался, ожидая бурной реакции собеседницы. — А Павел Лаврентьевич отвечает вам взаимностью?

— Он, он?.. — растерялась Травкина. — Он очень добр, внимателен. — И сказала умоляющим шепотом. — Павел Лаврентьевич не знает о моем чувстве.

— Ну, как вам понравилась эта дамочка? — спросил Бугаев полковника, встретив его в коридоре управления.

— По-моему, человек хороший Добрый, — ответил Корнилов. — Только неустроенный.

— Хороший человек не профессия. — Бугаев все еще не мог забыть, как Елена Сергеевна провела его.

— Конечно, Сеня. — В голосе полковника Бугаев почувствовал иронию. — Хороший человек-это такая малость. Только тому, кто придумывает афоризмы вроде твоего, я бы с людьми запретил работать. — Он круто развернулся и пошагал к своему кабинету Бугаев озадаченно посмотрел ему вслед.

Корнилову еще и раньше не понравились нотки пренебрежения, промелькнувшие в словах Бугаева о «бутылочном» приработке Елены Сергеевны. Мало ли какие обстоятельства складываются в жизни?! Ему, конечно, было досадно, что Травкина таким образом восполняет прорехи в своем бюджете — с ее образованием можно было бы без труда найти себе другую, более денежную работу, — но он знал, что современная молодежь в таких делах не слишком щепетильна. И он держал в таких случаях свою щепетильность при себе, никак не давая почувствовать свое недоумение собеседнику. Полковника зло разбирало, когда он слышал, как иные люди свысока бросают слово «торгаш» о каждом, кто стоит за прилавком магазина. Не то чтобы Корнилов не любил этого слова, — просто он считал его определяющим уровень нравственности человека, а не принадлежность к конкретной профессии. Для него торгашество было синонимом бессовестности и беспринципности. В его повседневной практике приходилось встречать немало «торгашей» самых разных профессий. Даже торгашей-ученых и торгашей-журналистов.

Игорю Васильевичу и самому понадобилось немало времени, чтобы составить четкое представление о ценностях подлинных и мнимых. Но однажды придя к какому-то заключению, он старался придерживаться его всю жизнь.

Глубокой осенью сорок второго года, эвакуированный по Ладоге из осажденного Ленинграда, он попал в пермское село Сива, в детский дом. Директором детского дома была Викторина Ивановна, завучем — Вера Ивановна. И по возрасту, и по характеру они очень отличались друг от друга. Прямо два полюса. Даже в том, как ребята за глаза их называли Викторина и Верушка, — сразу чувствовались характеры. Молодая. — Корнилов сейчас думал, что в сорок втором сорок третьем ей было лет тридцать, не более, — красивая, энергичная Викторина и совсем седая, старенькая, как казалось ребятам, тоже красивая и всегда благожелательная Верушка.