Корнелл Вулрич - Невеста была в черном

— Джули, до-оченька!

Настоятельнейшая мольба, произнесенная тишайшим шепотом, на какой только способен голос человека, неслась вслед женщине, спускавшейся — бесконечно долго — по четырем лестничным пролетам. Та, однако, не остановилась, даже не сбилась с шага. Лишь лицо, когда она вышла на дневной свет, было белым, — вот и все.

Девушка, поджидавшая с чемоданчиком у подъезда, повернулась и посмотрела на Джули широко раскрытыми глазами, словно поражаясь, откуда у молодой женщины взялись силы, чтобы пройти через все это. Джули, казалось, прочла эти мысли и ответила на непрозвучавший вопрос:

— Мне было тяжело сказать «прощайте». Так же, как и им. Только я ведь уже свыклась, а они — нет. После стольких бессонных ночей я закалилась. Они прошли через это всего раз, я же — тысячу. — И даже не сменив тона, продолжала: — Возьму-ка я, пожалуй, такси. Вон оно стоит.

Когда машина подъехала, девушка вопрошающе посмотрела на Джули.

— Да, разумеется, если хочешь, можешь меня проводить. Шофер, на Центральный вокзал.

На дом и улицу женщина даже не оглянулась. Не смотрела она и на множество других хорошо знакомых ей улиц, по которым они проезжали и которые в совокупности своей и составляли ее город, место, где она всегда жила.

У окошечка кассы им пришлось чуточку подождать — кто-то оказался перед ними. Девушка стояла рядом с потерянным видом.

— Куда ты поедешь?

— Не знаю — совсем не знаю. Я об этом как-то не думала. — Она открыла сумочку, разделила лежавшую там тоненькую пачку банкнот на две неравные части и вытащила ту, что поменьше. Склонилась к окошечку, просунула деньги. — Куда можно уехать на эту сумму в сидячем вагоне?

— В Чикаго — и еще получите девяносто центов сдачи.

— В таком случае дайте мне билет до Чикаго. — И обратилась к стоявшей рядом девушке: — Ну вот, можешь вернуться и рассказать им хотя бы это.

— Если не хочешь, я никому ничего не скажу, Джули.

— Ну что ж. Какая разница, как называется место, когда уезжаешь навсегда?

Посидев в зале ожидания, они спустились на нижнюю платформу, задержались у дверей вагона.

— Поцелуемся, как подобает друзьям детства. — Их губы соприкоснулись. — Ну вот.

— Джули, что мне тебе сказать?

— Просто «до свиданья». А что еще можно сказать человеку… в этой жизни?

— Джули, я… мы все же, надеюсь, еще увидимся.

— Нет. Никогда.

Станционная платформа осталась позади. Поезд покатил по длинному туннелю, снова вынырнул на дневной свет и побежал по надземке, вровень с верхними этажами зданий, а мимо, подобно просветам в заборе, мелькали поперечные улицы.

Не набрав толком скорости, состав начал сбавлять ход.

— Двадцать пятая улица! — крикнул проводник.

Женщина, уехавшая навсегда, схватила чемоданчик, встала и направилась по проходу, будто это был конец поездки, а вовсе не самое ее начало.

Когда поезд остановился, она уже стояла наготове в тамбуре. Выйдя из вагона, прошла по платформе к выходу, спустилась по лестнице на улицу. В газетном киоске в зале ожидания купила газету, села на одну из скамей, развернула газету там, где помещают объявления. Сложив газетные полосы поудобней, провела пальцем по колонке под заголовком «Меблированные комнаты».

Палец остановился чуть ли не наугад, без особого внимания к сообщавшимся в объявлении подробностям. Женщина сделала отметку ногтем. Потом сунула газету под мышку, снова подхватила чемоданчик, вышла на улицу к такси.

— Отвезите меня вот по этому адресу, — сказала она и показала таксисту газету.

Хозяйка меблированных комнат отступила назад, к открытой двери, ожидая ее решения. Женщина обернулась:

— Да, вполне подойдет. За первые две недели я заплачу прямо сейчас.

Хозяйка пересчитала деньги и принялась выписывать квитанцию.

— Ваша фамилия, будьте добры? — спросила она, подняв глаза.

Взгляд женщины скользнул по чемоданчику с некогда тисненными золотом, теперь же едва различимыми инициалами «Дж. Б.», расположившимися примерно посередине между двумя замками.

— Джозефина Бейли.

— Вот ваша квитанция, мисс Бейли. Ну, надеюсь, вы останетесь довольны. Ванная через две двери по коридору на…

— Спасибо, спасибо, я найду.

Она закрыла дверь, заперла ее изнутри. Потом сняла пальто и шляпу, открыла чемоданчик, только что собранный в дорогу длиною в пятьдесят кварталов… а может, и в целую жизнь.

Над умывальником висела небольшая аптечка. Женщина прошла к ней и, встав на цыпочки, открыла, будто надеясь что-то найти. Как она и рассчитывала, на верхней полочке завалялось старое лезвие, оставленное кем-то из давно забытых жильцов.

Вернувшись к чемоданчику, она прочертила лезвием прямоугольничек вокруг инициалов на крышке и срезала верхний слой папье-маше, начисто удалив буквы. Затем прошлась по содержимому чемоданчика, отпарывая метки на нижнем белье, на ночной сорочке, на блузке, убирая отовсюду эти самые три буквы, когда-то обозначавшие ее имя.

Уничтожив таким образом свое прошлое «я», женщина выбросила лезвие в корзину для использованной бумаги, тщательно вытерла кончики пальцев.

В кармашке под крышкой чемоданчика она нашарила фотографию мужчины, вытащила и подержала в руках, долго ее разглядывая. Обычный молодой человек, ничем особенно не примечательный, не так уж и красив, обыкновенные глаза, рот, нос — как у любого другого. Она все смотрела и смотрела…

Затем отыскала в сумочке картонку с отрывными спичками и подошла с фотографией к раковине. Поднесла зажженную спичку к уголку фотографии и держала до тех пор, пока держать стало нечего.

— Прощай, — тихо проговорила она.

Открыв кран, женщина сполоснула раковину и вернулась к чемоданчику. В том же кармашке под крышкой лежал листок бумаги с написанной карандашом фамилией. О, ей понадобилось много времени, чтобы раздобыть эту фамилию. Женщина порылась и нашла еще четыре такие же бумажки.

Она вытащила их все. Но сожгла не сразу. Сперва она с ними поиграла — праздно, казалось бы, без всякого интереса. Разложила на туалетном столике, чистой стороной вверх. Затем проворно перемешала кончиками пальцев, взяла одну, перевернула и бросила быстрый взгляд на надпись. И тут же собрала все пять и сожгла над раковиной.