Поль Хайм - Повесть о Гернике

Годы спустя у неё все ещё перед глазами будет стоять её мама, нелепо сжимающая в прямой вытянутой руке лампу. Видно, хотела посветить себе под ноги, которые до сих пор её не слушались (как только она смогла подняться и дойти до окна? Эту загадку она навсегда унесла с собой в могилу)... хотела заглянуть в ночь, в пустоту, в бездну вечности... В это мгновение Эухения отчетливо представила себе ту, другую её маму - в Бильбао, в тот солнечный день, что запомнился ей как один из самых ярких, счастливых в жизни. И вот теперь этот последний жест мамы уже на пороге смерти , так потрясающе точно повторил движение её веера, которым она пыталась тогда, в момент всеобщего ликования, дотянуться до великого Бельмонте.

Теодоро и Николас стараются хоть немного успокоить, поддержать безутешно рыдающую Эухению. Она исступленно кричит им: пусть оставят её здесь умирать. Она не хочет, ей незачем жить. Орчи и Тксомин мертвы! Все мертвы! Они поднимают её с земли, поддерживая, ведут к монастырю Санта-Клара. Она не в силах идти, ноги не слушаются её. Приходится нести её на руках. Над головами по-прежнему гудят самолеты... Не перестают! Кажется, что им ещё здесь делать? Ну нет! Одни улетят, следом за ними тут же летят другие. Бомбят и бомбят, стреляют и стреляют. Бомбят уже оставшиеся от домов руины, отстреливают еле живых раненых людей, мечущихся бродячих собак... На город сыплется шквал огня, град пуль. Никто не должен уцелеть. Точно, чтоб наверняка, чтоб не осталось здесь, в этом городе, никого, ни одной живой души! Жуткий зловонный чад, стоявший тогда в воздухе, навсегда свяжет её память с тем адом, в который превратился город за каких-нибудь два часа. Она слышит, как её спасители спорят между собой, обсуждают, идти ли в чудом уцелевший монастырь Санта-Клара или устроиться в бомбоубежище поближе.

Так они оказались в бомбоубежище, что было под мэрией. Ужасно тесно. Более трехсот человек стоят, почти прижавшись друг к другу. Крики, ругань, стоны раненых, хныкающий детский плач. В этой норе при каждом взрыве земля ходит ходуном, зато пулеметных очередей отсюда почти не слыхать... только, какой-то глухой треск. Прямо над их головами раздалется сильный взрыв, люди в ужасе, и только мэру Хозе Лабаурии удается погасить всеобщую панику, он требует тишины и спокойствия. Но затишью не суждено продержаться долго. Едва ли не тут же со страшным треском и хрустом начинают сыпаться балки, тянут за собой крышу. Давка. Все бросаются вперед к выходу. Она чувствует, здесь ей суждено умереть от удушья и быть погребенной в этой куче обломков. Рядом с ней молящаяся монашка перебирает пальцами четки, робко призывает и её помолиться, говорит, настал "страшный судный день". Ну что ж, все едино, молиться она не будет, пусть смерть приберет её и так, без молитвы, освободит её наконец от этой жизни... Да жива она или мертва, ей самой уже не понятно. Молиться... Кому? Ему, Богу?! Где он, этот Бог?!

Падают сразу две бомбы... Слышно, как прямо над ними рушатся, сыплются одно за другим межэтажные перекрытия. Не выдерживают, падают под их тяжестью подпорки, именно там, где находятся сейчас дети... Все рвутся к выходу. Уж лучше умереть там, на поверхности, на воздухе... Проход обваливается, выход заблокирован: загородили дорогу четыре трупа.

Она вспоминает, как чудом выбралась на поверхность, лезла, карабкалась наверх, как дикий зверь из своего затопленного логова, как в жутком омерзении и ужасе отшвырнула от себя лежащую у неё на пути чью-то оторванную руку. Вслед за ней наверх вылезли Теодоро и Николас, за ними ещё несколько человек - все те, кто заходил в убежище последним. Теперь они оказались ближе к выходу. Не успели они отойти и двух метров, как мэрия рухнула, накрыв собой бункер. Оттуда долго были ещё слышны глухие голоса, хрипы, стоны умирающих людей. Здесь все они вместо спасения нашли свою погибель, их убежище стало для них братской могилой. В разодранном в клочья черном платье она карабкалась по завалам, пока наконец не оказалась на Гран-плац, где ещё вчера вечером были танцы... Теперь же вся площадь была усыпана трупами. Надо притвориться убитой, они ведь стреляют по всему, что движется. Она легла, вытянулась рядом с телом молодого человека с аккуратным пробором в черных напомаженных волосах, с роящимися мухами у рта. На ветках платанов кое-где ещё висели гирлянды лампочек, оставшиеся от вчерашнего бала. Вновь налетевшие на город бомбардировщики обрушили шквал стального дождя на квартал Рентерия. Не слышать, не видеть... умереть наконец. На одной из башен церкви Санта-Мария она увидела трех гударис, целящихся в небо, они пытались из ружей подбить хоть один истребитель.

Пули... шальные, рикошетом отлетающие от мостовой, и наконец те прицельные, что направлены на нее, ей предназначенные. Она представляет себя сраженной одной из них. Сегодня она отдаст Богу душу, Богу, который сегодня отвернулся от басков. Чем только они могли его так прогневить! Она видела рядом с собой, как косило направо и налево бегущих людей. Сегодня они все здесь умрут, все до одного. Кто-то так решил. Так они там решили. Этот приказ должен быть приведен в исполнение. Вот они и очень стараются. Но что ей делать? Лежать, прижавшись к мертвым телам, ждать своей очереди... умереть. Прежде у неё была семья, был ребенок, её любимый вернулся к ней, приехал с другого конца света. Умереть, так и не придав их всех земле? Она встала и пошла, пошла по улицам, объятым огнем. Огромные языки ненасытного пламени все с той же страстностью и жадностью вылизывали трескающиеся стены домов, пока они наконец не проседали и, падая, не обращались в пепелища.

Не менее пятисот человек пряталось в церкви Санта-Мария, в её боковых часовенках, под защитой Господа. Все они теперь молились, стоя на коленях перед главным алтарем, молились всем своим святым. Отец Итурран обнадеживал, говорил, что дом Господний не тронут, он должен непременно уцелеть. Святой отец стоял на кафедре, когда, со зловещим свистом пробив крышу, в самую середину часовни Нотр-Дам-де-Бегонья упала зажигательная бомба, накрыв всех, там находившихся, облаком едкого угарного дыма. Обезумевшая от страха толпа бросилась наружу, заполнив собой Гран-плац и прилегающие к площади улицы.

В этой массе перепуганных, измученных, в панике кричащих людей она различает отдельные слова, фразы: "К Луно! Надо идти к Луно! Нет, лучше к пещере!" Воздушные налеты чередуются теперь с регулярностью каждые двадцать - двадцать пять минут, в промежутках ведутся спасательные работы. Люди пытаются отыскать, откопать в завалах своих близких, родных, в то время как сам город неотвратимо гибнет, рушится, проваливается, навсегда уходит в пучину небытия. Самолеты, самолеты, словно головы одного жуткого чудовища, огромного, огнедышащего, извергающего смерть дракона. Они продолжают бомбить оставшиеся от домов развалины, выслеживают, чтоб уничтожить на проселочных дорогах, в чистом поле людей, покинувших сейчас свой родной дом со всем, что было ими нажито за долгие годы, быть может, даже оставивших или уже потерявших здесь дорогих им, близких людей, они бегут теперь из этого города, чтобы просто не тронуться, не сойти с ума.