Андерс Рослунд - Изверг

— Свети шары, педик! Свети шары, педик!

Он на них не смотрел. Решил ни при каких обстоятельствах не смотреть. Крики стали громче, кто-то кинул в него банку.

— Гребаный голый педик! Иди домой и раздевайся, иди домой и дрочи!

Он продолжал идти, еще несколько метров — и поворот за старую почту, они больше не видели его и не кричали. Впереди маленький универсам, магазинчик, выживший два других, менее конкурентоспособных, и оставшийся теперь в гордом одиночестве, пестрел красными ценниками и заманчивым товаром дня.

Он устал. Как уставал каждый день этим жарким, длинным летом. Присел на скамейку возле магазина, тяжело дыша от быстрой ходьбы и наблюдая за людьми, которых знал по именам, смотрел, как они входят и выходят с тяжелыми сумками, идут к машине или к велосипеду Неподалеку, на другой скамейке, сидели две девочки лет двенадцати-тринадцати. Соседская дочка и ее одноклассница. Они хихикали, как все девчонки в их возрасте, — хохочут, будто не могут остановиться. Они никогда на него не кричали. Не замечали его. Для них он просто сосед, который приходит и уходит, а иногда подстригает газон, и только.

«Вольво».

Подъезжает к магазину. У него всегда начинало неприятно посасывать под ложечкой, когда он видел эту машину, он знал, что будет скандал, что кто-то охотится, а он убегает.

Машина резко затормозила. Скользнула вперед, замерла. Бенгт Сёдерлунд открыл дверцу, выскочил наружу. Рослый, сильный мужчина сорока пяти лет, в кепке с эмблемой «Строительная фирма Сёдерлунда» на козырьке, в синих рабочих штанах, со складным метром, молотком и большим складным ножом. Он шел к скамейке девочек, крикнул им, Голому Ёрану, всей Талльбакке:

— В машину! Сию минуту!

Он схватил обеих девочек за плечи, те съежились, сообразив, как он зол, хотели поскорей убраться отсюда. Побежали к машине, сели на заднее сиденье, захлопнули дверцу.

Мужчина прошел к следующей скамейке, схватил Голого Ёрана за шиворот, рванул, заставил встать.

С силой встряхнул — больно, воротник врезался в шею.

— Ах ты, сволочь! Наконец-то я поймал тебя, гада, с поличным!

Девочки в машине смотрели на обоих мужчин, потом отвернулись, в полном недоумении.

— Черт тебя подери, гаденыш, это же моя дочь, на нее, что ли, губы раскатал?

Тинейджеры услышали визг тормозов, крики, увидали, что Сёдерлунд сцепился с Голым Ёраном, а это весело. Мигом подбежали, здесь нечасто что-то случалось, и нужно быть рядом, ежели что.

— Мочи педика!

— Мочи педика!

Все в ряд, все вихляют задами.

Бенгт Сёдерлунд на юнцов не смотрел, еще разок хорошенько встряхнул Голого Ёрана, потом отпустил его, пихнул на скамейку. Пошел к машине, отпер дверцу ключом, обернулся и крикнул:

— Не знаю, дошло до тебя или нет, ублюдок! Две недели. Вот сколько тебе дается. Две сраные недели. Если к тому времени не исчезнешь, мы тебя уроем.

Он сел в машину, врубил движок.

Юнцы по-прежнему стояли чуть поодаль. Они видели Бенгта Сёдерлунда. И разом перестали вихляться и кричать хором.

Поняли, он говорил всерьез.

Прекрасный вечер. Двадцать четыре градуса, безветренно. Бенгт Сёдерлунд вышел из дома, посмотрел на соседский, который привык ненавидеть, плюнул в ту сторону. Он родился в Талльбакке, ходил здесь в школу, начал работать в семейной строительной фирме, а через несколько лет возглавил ее, за считаные недели до смерти обоих родителей, которые медленно таяли и однажды исчезли. Раньше он никогда не думал о смерти. Она ведь не имела к нему касательства. И вдруг он очутился посреди нее, она чавкала под ногами, затягивала, как трясина; похоронив мать и отца, он осознал, что был собственным прошлым, да-да, что все это — его будни, его праздники, его надежность, его приключение. С Элисабет они учились в одном классе, с девятого класса ходили за ручку и теперь имели троих детей, двое уже уехали из дома, а третья, младшенькая, пока жила при них, уже не ребенок, но еще не девушка. Он знал здешние запахи.

Знал звук мимоезжих машин на пути куда-то.

Чувствовал здешнее время, час здесь длился дольше, его хватало на множество дел.

Ресторан возле универсама ИСА днем заполняли талльбаккские холостяки, которые нигде не работали и так и не научились готовить, они покупали обеденные талоны, получая десятый бесплатно, ели простую пищу, пытались общаться между собой, наблюдали, как на смену утру приходит день. На вечернее время имелся незатейливый паб — два покерных автомата в углу, еженедельное пиво и арахис за бесценок, накурено, грязно, но в Талльбакке это было единственное нейтральное место встреч для тех, кто не желал участвовать в собраниях общины Независимой церкви.

Он попросил их прийти туда, позвонил, как только пришел домой, взбудораженный, напуганный, решительный. Элисабет идти отказалась, она не одобряла их ненависть, но Ула Гуннарссон пришел, и Клас Рильке, и Уве Санделль со своей женой Хеленой. Он знал их всю жизнь, они вместе ходили в школу, сезон за сезоном играли в футбол в СК «Талльбакка», первый раз попробовали спиртное на местных праздниках, были детьми, оставшимися здесь, чтобы повременить с взрослением.

О нем они говорили уже не раз.

Но в любом процессе есть решающая фаза, когда все прекращается или продолжается дальше. К этому-то пределу они как раз и подошли. С перспективой на продолжение.

Бенгт Сёдерлунд заказал всем по большому крепкому и по двойной порции арахиса. Он сгорал от нетерпения, хотел выплеснуть из себя нынешний день, Голого Ёрана, скамейку у магазина и девочек, сидевших совсем рядом, он все рассказал, потом быстро глянул на остальных, поднес стакан ко рту, смочив губы белой пеной. В руках он держал бумажку. Показал ее, развернул.

— Вот он. Сегодня разыскал в суде. Всё, баста, пора кончать! Я так разозлился, когда его тряс, рванул в город и как раз успел до закрытия. Насилу нашел, дело-то давнее, архивировано от руки, компьютеров тогда не было, обычные папки в алфавитном порядке.

Все вытянули шеи, стараясь прочесть, даже вверх ногами.

— Приговор этого ублюдка. Черным по белому. Тряс членом перед детьми. Одного поля ягоды — что он, что тот, которого под Энчёпингом кокнули. — Бенгт Сёдерлунд закурил сигарету, пустил пачку по кругу. — Там ведь были твои младшие сестренки, Уве.

Он посмотрел на Уве Санделля. Знал, как его зацепить.

— Он показывал им свой член. Моим младшим сестренкам. Меня там тогда не было. Я бы этого козла урыл к чертовой матери. В два счета уделал бы.

Они чокнулись. Юнцы, те, что вихлялись у магазина, вошли в паб, прошагали к покерным автоматам, стали за спиной у играющих. Смотрели, аплодируя нечастым выигрышам. Пиво заказывать не пытались — все равно не дадут, не пытались даже разменять мелочь для автомата, наклянчились уже, до восемнадцати нельзя, возрастной ценз есть возрастной ценз, в том числе и в Талльбакке.