Луис Рохелио Ногерас - Современный кубинский детектив

Джонни полагал, что о таких вещах следовало думать заранее, а они не предусмотрели, что может возникнуть подобный вариант. Это еще раз подтверждало правильность его взгляда на людей, которые отнюдь не столь умны, какими себя считают. Он упрекнул себя за то, что пошел на поводу у других. Джонни направился к дверям, но тут снова раздался телефонный звонок. Он снял трубку.

Несколько минут спустя, недовольно хмурясь, Джонни шагал к остановке. В довершение всего еще придется ехать автобусом, Перучо приготовит машину только к среде. Вот несчастье-то! Джонни мысленно выругал механика. Впрочем, сам виноват — нечего было баловать парня. Теперь без хорошего подарка он целыми днями держит машину в мастерской, а его кормит всякими обещаниями. Больно капризен стал.

В автобусе Джонни прижали к хорошенькой девушке, и хотя, похоже, она не прочь, Джонни все же отодвинулся. Сейчас не до любовных приключений.

У нужной остановки, расталкивая пассажиров, он пробрался к выходу и, ругаясь сквозь зубы, спрыгнул на тротуар. Поправив узкую, из блестящей ткани рубашку, быстро пошел к маленькому скверу. По сторонам он почти не смотрел, лишь, проходя мимо кабаре «Лас Вегас», оглянулся на афишу.

Джонни не любил опаздывать. Не будешь являться вовремя, и к тебе тоже станут приходить с опозданием. Он всегда считал, что тот, кто не пунктуален, теряет много времени зря, впрочем, его лозунг «The time is money» [6] «Время — деньги» (англ.). , похоже, на Кубе не очень популярен.

Джонни подошел ко входу в ресторан «Москва». У дверей никого не было. Он бросил взгляд сквозь стеклянные створки и увидел швейцара, который, стоя почти у самого лифта, беседовал с двумя мужчинами. Джонни вошел, направился к швейцару и о чем-то спросил его. Тот пожал плечами и показал на только что закрывшийся лифт. С явным нетерпением Джонни нажал кнопку и, когда лифт опустился, вошел в маленькую кабину.

Пересекая просторный ресторанный зал и не обращая внимания ни на кого из обедающих, он направился к бару, расположенному в глубине. Здесь он остановился, скользнул взглядом по столикам и решительно пошел к столику за колонной.

— Привет.

— Если меня спросят, скажи, что я сейчас вернусь. Схожу повидаться с приятелем на уголок.

Уго пересек короткий коридор, на белых стенах которого резко выделялись яркие краски картин. Он поцеловал сидевшую в приемной служащую и упругим шагом направился к центральному входу. Бросил взгляд на круглую витрину и поморщился.

Ему решительно не нравились последние модели Маноло. Противно даже показывать их на демонстрации мод. И спорить с Маноло о цвете рубашек — тоже только зря время тратить. Уго никогда не шел густо-розовый, а «творческая личность», как назло, только его и предлагает. Тошно подумать, но «этот кретин» — так Уго мысленно называл модельера — в конечном счете брал верх, ему принадлежало решающее слово. Внезапно мелькнула радостная мысль, что уже недолго ему — Уго — выносить напыщенные позы и непререкаемый вид знатока последних веяний моды.

Уго пересек улицу «П», вошел в боковую дверь Министерства внешней торговли и, наклонившись к девушке, сидевшей в бюро пропусков, назвал имя и этаж. Его здесь знали, он часто заходил к директору «Автоимпорта» Мигелю Моралесу, видели также, как они выходят вместе и уезжают в одной машине. Уго присоединился к группе людей, ожидавших лифта.

Мигель Моралес что-то чиркал фломастером на отпечатанных на машинке листках. Это был мужчина лет пятидесяти, прилагавший немало усилий, чтобы казаться моложе, однако и безупречный покрой костюма не прибавлял ему обаяния. Что-то в нем было слишком кричащим, вульгарным, слишком бросающимся в глаза. А может быть, он просто был безвкусно одет.

Не дав себе труда постучаться, Уго вошел в кабинет: секретарша сказала, что Мигель один.

— К тебе уже приходили с допросом?

— Нет. Пока нет. А потом, я ведь не был на вашей последней вечеринке. Узнал что-нибудь новое?

— «Поли», как выражаются гангстеры в американских фильмах времен Хэмфри Богарта, сейчас делает смотр ее друзьям. А тут еще Александру взбрела на ум гениальная идея отправить Кеннета и Нэда в Брюссель; девчонки пока остаются здесь, почему — не знаю. Он говорит, что Кеннету пора готовиться к экзамену на бакалавра, да и Нэд будто бы отстал в учебе. Не напоминает тебе это крыс, удирающих с тонущего корабля? По-моему, он решил выйти из игры и постепенно вывозит своих крысяток.

Уго показалось, что от его слов Мигель сразу как будто постарел, и сам он тоже нахмурился.

— Чего ты состроил такую мину?

— Попридержи язык, Уго. Между той «поли» и этой — огромная разница. Учти, я говорю серьезно. Кто-нибудь услышит тебя и додумается до чего не надо. Не бросай слов на ветер, они всегда долетят до нужного уха. И пойми раз и навсегда, что эта, как ты ее называешь, «поли» умеет искать: потихонечку да полегонечку собирает и собирает себе всякие сведения, и в один прекрасный день... тебе крышка...

В дверь вдруг постучали, собеседники тотчас умолкли. Мигель слегка дрогнувшим голосом разрешил войти, и в дверном проеме возникла тоненькая фигурка девушки, которую они совсем не ждали. Она была молода, невысокого роста, с обычным, но очень правильным лицом, которое не привлекало к себе внимания. Гладкие волосы, сколотые на затылке заколкой с цветком, рассыпались по плечам. Пожалуй, лишь огромные колеса лиловатых очков обращали на себя внимание; казалось, сними она их — и ее вообще не различишь в толпе.

— Потрясающе! Да у вас лица настоящих заговорщиков! — рассмеялась Глэдис.

— А не должна ли ты в это время быть на работе? — прервал ее Мигель.

Но девушка, не дожидаясь приглашения, села и взяла сигарету из пачки «Супер Ройял», лежавшей на столе у Мигеля.

— Во-первых, у меня сейчас перерыв. Во-вторых, я не знала, что вы с Уго рассуждаете тут о непреходящих ценностях, поскольку твоя секретарша сказала, что вы просто болтаете. В-третьих, ты никогда не имел ничего против моих визитов, так что не становись придирой. А в-четвертых — и на это я обращаю особое внимание, — мне неспокойно. — Она с минуту помолчала, вглядываясь в лица мужчин. — Не по себе, хотя вы можете и не верить. — После недолгого колебания Глэдис продолжала уже совсем серьезно: — Я порой думаю, что Беттина портит мне жизнь. Это несправедливо. У нее всегда было все, а мне пришлось вести нелегкую борьбу, и все же я так и не стала тем, кем хотела бы стать. Нет-нет, это несправедливо. Она всю жизнь пребывала в уверенности, что достойна самого лучшего, что смысл ее существования — везде быть первой. А нам, прочим, остается только служить ей обрамлением, фоном, хором, чтобы великая звезда блистала еще ярче. И теперь, — прибавила Глэдис с горечью и легкой завистью в голосе, — если уж кому и исчезать, то, разумеется, ей... Она снова первая, снова главная героиня.