Камилла Лэкберг - Проповедник

— Не надо, не суетись. Как тебе сказать, в общем-то, был какой-то выбор, но сейчас фактически мы уже по детям больше не маемся. У нас есть собаки, мы их любим, и они нас тоже. У нас есть семья, у нас есть любовь, мы все нужны друг другу.

Патрик почувствовал, как на его побледневшую физиономию опять возвращаются краски.

— Да, ты знаешь, я здорово испугался, когда понял, что сказал. Но если тебе интересно, нам обоим очень трудно — что Эрике, что мне. Но конечно, ей особенно. Как ни посмотри, все получается как-то слишком, все чересчур, а тут еще эти: вот не было печали. В общем, все одно к одному.

— Ты про что?

— Да эти.

— Оккупанты? — спросила Анника, приподняв бровь.

— Само собой разумеется. Все эти комики, которые считают, что припереться к нам во Фьельбаку в июле — роскошная идея.

— Ну да, и после того как они приперлись, они бы «охотно», или они бы «предпочли», или они бы «не возражали», или «если вы ничего не имеете против, мы бы», или как?.. — спросила иронически Анника. — Ну да, ну да, ля-ля-ля, бла-бла-бла. Это мы все уже слыхали. Ты знаешь, у нас сначала летом была та же проблема — до тех пор, пока мы не сообразили и не послали очередную команду далеко и надолго. И как-то все об этом тут же узнали. Такая вот вышла история. Как мы ее пережили, я прямо и не представляю, с трудом, но справились, почему-то ни по кому из них не сохнем. Ты знаешь, настоящих друзей, которых не хватает, их может и вообще не быть. Ну, правильных друзей, которые приезжают сюда в ноябре. Ну а всех прочих, как тебе это сказать поласковее, не то что можно, но нужно посылать подальше.

— Истина, святая истина, — сказал Патрик. — Подписываюсь под каждым твоим словом, но легче сказать, чем сделать. Я думаю, что Эрика в первый раз в своей жизни оказалась взаперти, внутри себя, внутри дома. Мы здесь сейчас сидим с тобой и разговариваем, а там вокруг нее изощряются эти шелудивые гости. Бедная Эрика. Она там дома целый день, и ей приходится обслуживать этих обормотов.

И Патрик вздохнул.

— Может, тебе стоит наконец собраться и разок побыть мужиком. Ну, по крайней мере хоть разок, чтобы разрулить эту ситуацию.

— Кому, мне?

И Патрик горестно посмотрел на Аннику.

— Ага. Если Эрика бьется там вся в стрессе и на нервах, а ты здесь тоже сидишь передо мной и дергаешься все время, между прочим, каждый день, может, тебе в кои-то веки стоит трахнуть кулаком по столу ради ее покоя? Ей будет легче. А ты никогда не думал, что у нее тоже есть собственная жизнь, я имею в виду ее карьера, а тут трах-бах, не было печали, как говорится, и она сидит, глядит себе в пупок, и считается, что так и надо.

— Да вообще-то с такой точки зрения я об этом не думал, — сказал Патрик довольно сконфуженно.

— Ну конечно, чего еще от вас, дурных мужиков, ожидать. Так что сегодня вечером ты берешь за шкирман своих гостей и пинками вышибаешь их из дома, при этом можешь говорить, что в тебе воспрял дух Лютера и ты изгоняешь бесов со святой немецкой земли. Если не ошибаюсь, он при этом еще чем-то махал, по-моему, крестом килограммов на двенадцать. Так что бесов я понимаю — куда им деваться. У французов на эту тему даже специальный журнал есть, так, понимаешь, «Futur Mama» и называется, а у нас в нашей Швеции только и есть, что статьи во всех журналах: будущая мама, будущей маме, все для будущей мамы. И всякая такая хрень. Ты ее когда-нибудь спрашивал, как она там заседает одна дома по целым дням? Я так думаю, что у нее крыша съезжает. Она там у тебя устроилась как примерная крестьянская жена и парится на этой жарище.

— Да.

Патрик чувствовал себя полным придурком и даже не знал, что и возразить. Говорить с Анникой — все равно что играть в шахматы с гроссмейстером: он еще и квакнуть не успел или двинуть пешку, а его уже сделали. И стыдно ему было и нехорошо, и, как у институтки, горло сжимало. На самом деле не надо быть гением, чтоб понять: Анника права. Патрик знал, что у него есть эго и гадкий, лелеемый им эгоизм, но почему он не думал, что у Эрики тоже есть и то и другое. Он влез по уши в расследование и даже не подумал о том, каково сейчас ей. Да, кое о чем он думал — вроде того, что если он сейчас пропадет на какое-то время, для нее это станет своего рода отдыхом от него. Но Патрик понимал, что лжет самому себе. Как это обычно бывает в странных парах, он знал ее лучше, чем она себя. Или, может быть, просто чувствовал ее лучше. Он прекрасно понимал, насколько для его sambo [18] Гражданская жена (шведск.). важно заниматься чем-то стоящим и значимым, а сейчас получалось, что он обрек ее на безделье. Но в любом случае он себя обманывал и использовал ситуацию.

— Ну что? Как насчет того, чтобы поехать домой пораньше и позаботиться о твоей самбушке?

— Я должен дождаться звонка.

Патрик грянул эту фразу автоматически, но испепеляющий взгляд Анники ясно дал ему понять, что он облажался в очередной раз.

— Милый, а у тебя что, мобильного телефона нет или он у тебя не работает? Или ты считаешь, у меня мозгов не хватит перевести звонок со стационарного на твой мобильный?

— Ну да, — послушно кивнул Патрик. Он уже готов был сорваться с места. — Да, я, конечно, сейчас дуну домой, но ты, если будет звонок, ты с мобильного на мобильный?..

Анника посмотрела на него так, что Патрика приподняло и потянуло как бы сквозняком через дверь. Будь это давние времена и будь у него шляпа, он вряд ли бы успел ее схватить, а если успел, то точно стал бы махать…

Но, к сожалению, неожиданные обстоятельства не позволили ему уйти, и прошел еще час, прежде чем он оказался в своей машине.

Эрнст стоял в магазине Хедемюр и прикидывал, чем бы ему перекусить. Сначала он собирался съездить в пекарню, но увидел, какая там очередь, и планы пришлось переменить.

Задача перед ним стояла почти неразрешимая: Эрнст никак не мог сделать выбор между булочками с корицей и деликатесными. Неожиданно он заметил какую-то суету на верхнем этаже, оторвался от булочек и пошел посмотреть, что там происходит. Магазин был трехэтажный. На первом этаже — ресторан, киоск и книжный магазин; на втором этаже — бакалея, а наверху — одежда, обувь, подарки и сувениры. Две женщины стояли возле кассы, вцепившись в сумку. У одной из них висела на груди табличка, и она явно относилась к персоналу, а вторая напоминала героиню русского низкобюджетного фильма. Юбка едва прикрывала задницу, чулки в сеточку, блузка, которую могла бы надеть только двенадцатилетняя дура, и такая прорва косметики, что ее личико походило на политическую карту из атласа Беккера.

— No, no, my bag! [19] Нет, нет, моя сумка! (англ.) — истошно вопила женщина на плохом английском.

— I saw you took something, [20] Я видела, вы что-то взяли (англ.). — отвечала ей продавец бутика тоже по-английски, но с типично шведской мелодичной интонацией.