Эдуард Хруцкий - Зло

— Вот уж нечаянная радость, — Ельцов хлопнул Вовчика по спине, — есть на что погулять.

Они так и не успели договорить. Началось бестолковое вечернее прощание с поцелуями, объятьями, признаниями в вечной дружбе.

Наташа вышла в коридор, взяла Ельцова за руку, затащила в комнату.

— Ты меня уже бросил, Ельцов? — прищурила она свои огромные глазищи.

Юра словно утонул в них, в этой маленькой синеве, он притянул Наташу к себе и поцеловал.

Потом они пили кофе и молчали. Молчали и Женька с Игорем, слишком уж вечер выдался беспокойный.

— Все, — Наташа поставила чашку на стол, — сил нет. Домой хочу. Спать хочу.

— Могу составить компанию, — ляпнул Ельцов и сам подивился собственной пошлости.

— Узнаю, — захохотала очнувшаяся от полудремы Женька, — узнаю Ельцова издания семидесятых годов.

Наташа улыбнулась, погладила Ельцова по щеке.

— Пошли, компаньон.

Ельцов проснулся, увидел лепнину на потолке в виде затейливого цветка и не смог сообразить, где находится. Потом он увидел Наташу, лежащую лицом вниз. Тело ее было законченным и прекрасным. Щемящее ощущение счастья пришло к нему. Забытое, затерянное в прошлом чувство.

Ельцов встал, подошел к окну. Было еще совсем рано. На Советской площади мыли памятник Юрию Долгорукому. Тугая струя из брандспойта била в круп бронзового коня, рассыпалась тысячами брызг, сверкающих в лучах утреннего солнца, и казалось, что он встряхивает гривой, разбрасывая над асфальтом капли воды.

Наташа спала тихо, как ребенок, и опять острое чувство нежности заполнило Ельцова. Он еще раз посмотрел на нее и начал одеваться.

В другой комнате он нашел клочок бумаги и написал: «Спасибо, я ушел. Позвони. Буду ждать. 251-07-02».

Он вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Город только начинал просыпаться. Подполз к остановке заспанный троллейбус. Юра сел в него и поехал сквозь солнечное утро.

Как только стукнула входная дверь, Наташа поднялась. Она проснулась давно и ждала, когда же, наконец, уйдет ее новый объект. И этот парень запал на нее так же, как западали остальные. Для работы она выбрала метод стремительной влюбленности. Это был четкий расчет на мужскую психологию. Ни один не мог устоять, когда видел, что красивая девушка влюбляется в него с первого взгляда.

Правда, шефы использовали Наташу только в самых сложных и ответственных случаях. У нее был солидный список побед: крупные иностранные дипломаты, совковые чиновники высокого ранга, короли подпольного бизнеса.

За трикотажное дело Шаи Шакермана она была спецуказом награждена орденом «Знак Почета», до поры лежавшим в сейфе ее куратора майора Рудина.

О Ельцове она знала достаточно много и отчасти даже сочувствовала этому умному и смелому парню. Но за двенадцать лет своей агентурной деятельности она научилась четко отделять чувства от работы. Годы эти научили ее совершенно иначе глядеть на происходящее, по-другому оценивать поступки людей. Сделали ее холодной и расчетливой. Она даже не замечала, что ее личная жизнь не складывается. Все внерабочие связи были скучны и пресны. В них не хватало охотничьего азарта и спортивного задора. Конечно, у нее были друзья, и компании веселые были, но, сидя на очередной вечеринке, слушая радостный московский треп, она старалась найти в этих разговорах нужное для своей работы.

Наташа не была мелким осведомителем, передающим оперу кухонные беседы. Она являлась профессиональным агентом, вводимым в сложные разработки. Наташа не передавала в КГБ содержание бесед своих знакомых. Не ее это дело. Она выуживала факты, необходимые ей для ее секретной работы.

К ней относились хорошо, она была умна, красива, образованна, а главное, добра. Эту непозволительную на службе роскошь она использовала в общении с подругами. Но если бы ее спросили, хочет ли она изменить свою жизнь, она бы ответила: никогда. Ей нравилось управлять людьми. Искать их тайные пороки, находить одной ей известные кнопки, нажимая на которые она манипулировала объектами, находящимися в ее разработке.

Наташа увидела записку Ельцова, порвала ее, а обрывки бросила в унитаз. Телефон был ей известен. Встречаться с Ельцовым сегодня она не собиралась. Решила поехать к родителям на дачу, за две недели соскучилась по ним. Отец будет очень рад ее приезду, тем более что Наташа раздобыла для него упаковку голландского трубочного табака. Кроме того, ей удалось вполне прилично отовариться в соседнем гастрономе, который весь окрестный народ называл просто «Кишка». Его директор, маленький человек с огромной красивой головой, был ее трепетным поклонником, и она иногда, ненадолго, залезала к нему в постель ради образцового снабжения.

Наташа пила кофе и мысленно прокручивала вчерашний вечер.

Все было сделано правильно. Какие-то уголовники чуть не испортили продуманную и просчитанную до мелочей комбинацию. Она позвонила Рудину, и он приехал с четырьмя бойцами из спецгруппы. Он же вызвал ментов из восемьдесят восьмого отделения. Ребята сработали настолько чисто и грамотно, что эти три долбака даже опомниться не успели.

А Ельцов так и не понял, что случилось. Инструктируя Наташу, Рудин и Баринов предупреждали, что самым опасным ее врагом станет Ельцов-старший — уж больно хорошим оперативником был бывший начальник МУРа, поэтому она должна была тщательно готовиться к каждой встрече с ним.

Но это все потом, а сегодня она поедет на дачу и проведет этот день в покое и праздности. Видеть Юрия ей сегодня не хотелось. Единственная радость, что новый объект оказался превосходным партнером в постели.

Она допила кофе и начала одеваться. Скорее в Переделкино, скорее в тишину и покой.

Золотой тоже собирался в Переделкино. Прежде чем поехать к Филину, он долго говорил со своим старшим братом, тоже вором в законе, коронованным в далекие послевоенные времена. Старший брат Леха, по кличке «Калач», которую ему дали из-за фамилии Калачев, в прошлом известный на Москве грабитель, слушал младшего внимательно, пил чифирь и курил сигареты «Памир» из наборного плексигласового мундштука.

Он ни разу не перебил младшенького. Когда Золотой закончил, Леха Калач, подумав, спросил солидно:

— А какая тебе выгода это ярмо надевать? Хочешь с беспределом бороться?

— Ты, братан, даешь! Что я, из дурки подорвал, чтобы за чужих мазу держать? Ястреб этот кончил Жорку Ереванского, мы от него добро видели, чуть Махаона не угробил, Федора замочил. Федор ведь твоим кентом был.

— Был, — согласился Леха Калач, — но тебе-то Ястреб этот хренов дорогу не перебегал и в делах общих не крысятничал, зачем ты мазу за Махаона держишь?

— Он мой кент.

— А как Махаон сам крысятничать стал, а? А фраерок этот, Юра, что вчера приходил, чистенький, как бушлат новый, ты и за него мазу держишь?