Эдуард Хруцкий - Зло

— Закуришь? — Мужик протянул ему мятую пачку.

— Спасибо! — Юрий прикурил, глубоко затянулся.

— Вот что, парень, — рыбак, прищурившись, посмотрел на Ельцова, — вот что я тебе скажу по душе. Ты, как на станцию придешь, буфет обходи. Там всегда кто-то из ваших откинувшихся кантуется. Не пей, если обратно попасть не хочешь.

— Спасибо. Я обратно очень не хочу.

— Ну и ладно. Счастливо.

Мужик повернулся и исчез в калитке.

А Ельцов пошел дальше по дощатому пружинящему тротуару, мимо крепких бревенчатых домов, мимо старух, сидящих на покосившихся лавочках, мимо белобрысых пацанов, гоняющих мяч. Он, в своей лагерной робе, шел по этой мирной улице. И люди смотрели на него с жадным любопытством, потому что он пришел к ним из другого — неведомого и опасного — мира.

Вот первый угол. Здесь он должен свернуть с улицы под названием «Вторая Озерная». Он свернул. Прочитал на заборе название — «Индустриальная» и увидел серые «жигули». Рядом с машиной стоял Миша Селиванов, начальник УГРО Петрозаводска.

— Юрий Петрович, — он пошел ему навстречу, — я — Селиванов. Узнаете?

— Конечно, узнаю. Здравствуйте, Миша.

Его встречал ученик и друг его дядьки Игоря Дмитриевича.

— Ну ты, Юра, — засмеялся Селиванов, — даешь. Не боялся в этой робе идти?

— Да нет, привык к ней.

— Значит, так. Едем к местному начальнику розыска. Там поедим, помоешься, переоденешься и рванем в Петрозаводск. Игорь Дмитриевич прислал вещи и деньги. Я взял билет на восемнадцать тридцать.

— А как же с проездным требованием?

— Отдашь мне, мы по нему какого-нибудь бедолагу отправим. Как на воле?

— Не понял, Миша. Не понял.

Скорый поезд «Мурманск-Москва». Ночь

И голос он услышал. Словно крикнул кто-то совсем рядом:

— Не верь!

— Не бойся!

— Не проси!

Ельцов проснулся, не понимая, где он.

Темнота была зловещей и пугающей. Стучали колеса. Неужели опять этап?

Нет. Он сидел на мягко пружинящей койке вагона «СВ». Тонко-тонко, как шар на новогодней елке, звенела ложка в стакане. Темнота пахла хорошим табаком. Все. Не будет этапов, шконок, построений и шмонов. Два года позади осталось. Вагон стучал на стыках, уносил его от вахт, колючки, предзонников, штрафных изоляторов, покачивался на скорости, поскрипывал, звенела ложка в стакане. А колеса напоминали ему грохотом своим:

— Не верь!

— Не бойся!

— Не проси!

Он вытер ладонью мокрый лоб, дотянулся до столика и включил лампу. Маленькую, под медь, с зеленым матерчатым абажуром. Купе залилось мягким светом. Вагон был старый. Мало таких осталось. Раньше они назывались международными. Одна койка-кровать, столик, кресло рядом с ним. Хорошо вычищенные медные ручки, дверь в туалет с матовыми витражами.

Раньше люди больше ценили комфорт. Когда-то Ельцов в международном вагоне ехал во Владивосток. Такая задумка была у главного редактора. Проехать через всю страну и написать репортаж в праздничный номер.

Поезд был сюжетной нитью, объединяющей встречи с разными людьми. Хороший тогда получился материал. Лирический, спокойный, без излишнего пафоса.

Юрий взял со столика пачку сигарет. Закурил. Господи, какое удовольствие курить хороший табак. «Союз-Аполлон», сигареты, сделанные вместе с легендарной фирмой «Филип Моррис», неповторимый вкус соусированного табака. Два года он не чувствовал его. Вместе с деньгами и вещами дядька прислал четыре пачки.

Ельцов докурил, погасил лампу. Он не любил курить в темноте, почему-то не получал от этого удовольствия. Раздвинул шторки на окне. За стеклом клубилась ночь, густая и синяя до черноты.

Ночь — доброе время. Темнота ее укрывает человека, приносит покой.

На улице затихают шаги. Молчит телефон.

Ночь принадлежит тебе.

И его история началась ночью.

…Зазвонил телефон. Ворвался в сон, разрезал его, заставил одурело подскочить на кровати.

— Ну что такое — зло сказала жена, — трубку возьми, какая гадина звонит в такое время?

Он босиком прошлепал по ковру, снял трубку.

— Слушаю.

— Ты, Юрок?

— Ну, я.

— Это Мишка.

— Какой Мишка?

— Николаев.

Господи! Откуда он взялся среди ночи, бывший сосед по дому, бывший одноклассник, бывший соперник на ринге?

Он исчез из жизни Ельцова, но тот знал, что стал Мишка авторитетным вором.

— Тебе чего, Мишка?

— Дело есть. Разговор важный. С тобой как с журналистом.

— Не мог до утра дотерпеть?

— Не мог. Утром меня, может, и в живых не будет.

— Ты где?

— Буду тебя ждать на том месте, где мы с ребятами Кабана дрались.

— Понял, еду.

Юрий начал одеваться. Жена зажгла свет, села на постели:

— Очередная шлюха?

— Ты что, с ума съехала?

— Да нет, — жена встала.

Она спала голая и демонстрировала ему свою прекрасную фигуру, с тонкой талией, плоским животом, чуть тяжелыми бедрами и твердой, словно мраморной, грудью.

«Красивая баба», — подумал Ельцов, завязывая галстук.

— И когда тебя ждать? — усмехнулась жена.

— Я скоро. Мне должны передать важный материал.

— Прямо как в американском кино. Журналист встречается ночью с таинственным источником информации.

— Перестань, Лена.

— А мне, собственно, наплевать на все это. Хочешь — можешь вообще переехать к любой своей поблядушке.

Они были женаты уже два года, но за последнее время их отношения стали катастрофически разрушаться. И не потому, что были очень разными людьми. Наоборот, у них оказалось слишком много общего.

Видимо, таким, как они, надо было остаться любовниками. Страстными и веселыми. Совместная жизнь тяготила их. И более того, именно за эти два года Ельцов начал замечать за собой поступки, ранее ему не свойственные.

Они прекрасно чувствовали себя на людях. В ресторанах, на премьерах, в многочисленных московских «салонах». Очень часто принимали у себя дома.

Ельцов зарабатывал хорошо. Кроме того, за год в Мозамбике он получил весьма приличную сумму в чеках. Все это делало их жизнь праздной и веселой. Ленин папа, замминистра Внешторга, не забывал ни дочери, ни зятя. Лена постоянно моталась за границу с правительственными делегациями, а Юре удалось с помощью тестя дважды побывать в Париже и один раз на кинорынке в Каннах.

Все у них было. Две машины. «Волга» у него и «жигули» у Лены. Хорошая трехкомнатная квартира, которая досталась ему после смерти родителей. Дача тестя в Жуковке. Жили они элитарной московской жизнью, и компания у них была соответствующая положению.

Юрий много и хорошо печатался, делал сценарии документальных фильмов, выпустил пару книг своих очерков. Имя его было на слуху. В газете у него нашелся свой читатель. С ним вели переговоры разные издания, предлагали переход на более престижную работу. Но Юрия пока устраивала его газета, с огромным тиражом и хорошим коллективом. И должность устраивала — обозреватель. Она имела вес и всякие номенклатурные припарки. Четвертое медицинское управление, разгонную машину и даже так называемую кормушку. Правда, усеченную, не полную, но все равно это ставило его в разряд людей власти.