Бернхард Шлинк - Правосудие Зельба

Я пошел в туалет.

— Ну что, мой дорогой Зельб, есть прогресс? — Кортен пристроился к соседнему писсуару и принялся расстегивать ширинку.

— Ты имеешь в виду мое дело или мою простату?

Он, не прерывая процесса, захохотал. Он смеялся так, что ему пришлось даже опереться рукой о стену. Наконец я понял причину его веселья. Однажды мы уже так стояли перед писсуарами, в туалете гимназии имени Фридриха Вильгельма. Это был приготовительный маневр, перед тем как удрать с урока. Если бы учитель, господин Брехер, спросил про нас, староста класса должен был встать и сказать: «Кортену и Зельбу было плохо на перемене, и они сейчас в туалете. Я схожу посмотрю, может, им уже полегчало». Но учитель решил «посмотреть» сам, застукал нас бодрыми и веселыми перед писсуарами и велел в наказание простоять так еще час под присмотром сторожа-швейцара.

— Сейчас придет Брехер с моноклем! — опять прыснул Кортен.

— Тошнотик, сейчас придет Тошнотик! — вспомнил я его кличку.

Мы стояли с расстегнутыми штанами, хлопали друг друга по плечу и смеялись так, что у меня уже слезы катились градом и кололо в боку.

Тогда это могло закончиться для нас плачевно. Брехер нажаловался на нас директору, и я уже представлял себе взбешенного отца, плачущую мать и накрывшееся медным тазом освобождение от платы за учебу. Но Кортен все взял на себя, сказал, что я не виноват, что это он меня подбил удрать с урока. Так что письмо к родителям понес домой он, но его отец только посмеялся.

— Господин учитель, можно мне выйти? — сказал Кортен, застегивая ширинку.

— Как — опять?.. — Я все еще смеялся. Но веселье уже прошло; к тому же Кортена ждали китайцы.

Когда я вернулся в зал, все уже начали расходиться. Фрау Бухендорфф, проходя мимо, спросила меня, как я доберусь домой, ведь с больной рукой не могу вести машину.

— Сюда я приехал на такси.

— Я с удовольствием подвезу вас, мы ведь соседи. Через пятнадцать минут у выхода, идет?

Столики опустели, гости собирались в маленькие группки, которые тут же рассеивались. Рыжеволосая девушка еще стояла с бутылкой вина наготове, но все уже достаточно выпили.

— Привет! — сказал я.

— Ну как вам прием?

— Буфет был превосходный. Я даже удивляюсь, что еще что-то осталось. Кстати, раз уж что-то осталось — не могли бы вы организовать мне маленький пакетик для моего завтрашнего пикника?

— На сколько персон? — Она в шутку изобразила книксен.

— Если у вас найдется время, то на двоих.

— О, к сожалению, я завтра занята. Но я все-таки скажу, чтобы вам приготовили угощение на двоих. Одну минутку.

Она исчезла за створчатыми дверями и вскоре вернулась с довольно объемистой картонной коробкой.

— Видели бы вы лицо нашего шеф-повара! — хихикнула она. — Мне пришлось сказать ему, что вы хоть и со странностями, но важная птица. А узнав, что вы обедали с самим господином генеральным директором, он даже сунул в коробку бутылку «Форстер Бишофсгартена» позднего урожая.

Фрау Бухендорфф, увидев меня с коробкой, удивленно подняла брови.

— Я упаковал сюда вашу китаянку. Вы же видели, какая она маленькая и изящная? Руководитель делегации не отпустил бы ее со мной.

С ней мне почему-то приходили в голову только идиотские шутки. Если бы это было лет тридцать назад, мне пришлось бы признаться себе, что я влюблен. А что думать по этому поводу сейчас, в моем возрасте, когда уже не влюбляются?

У фрау Бухендорфф был «альфа-ромео-спайдер», еще старый, без этого жуткого спойлера.

— Поднять верх? — спросила она.

— Я привык даже зимой ездить на мотоцикле в плавках.

Нет, мой юмор и в самом деле с каждой минутой становится глупее. В довершение ко всему она неверно истолковала мою дурацкую шутку и принялась поднимать верх. И все оттого, что у меня не хватило духу сказать, что для меня нет ничего приятнее, чем ехать теплой летней ночью в кабриолете рядом с красивой женщиной.

— Нет-нет, оставьте, фрау Бухендорфф! Мне нравится ездить теплой летней ночью в открытой спортивной машине.

Мы ехали по висячему мосту над Рейном и портом. Я смотрел то на небо, то на мощные тросы моста. Ночь была светлой и звездной. Когда мы съехали с моста, то прежде чем нас поглотил лабиринт улиц, перед нами на несколько секунд открылась панорама Мангейма с его церквями, башнями и высотными домами. Перед светофором рядом с нами остановился мощный мотоцикл.

— Давай еще съездим на Адриатику! [35] Голубая Адриатика — озеро в зоне отдыха юго-восточнее Людвигсхафена с несколькими озерами, возникшими на месте отработанных карьеров. — крикнула девушка с заднего сиденья своему другу в шлем, стараясь перекричать рев мотора.

Летом 1946 года я часто бывал на этом озере в бывшем карьере, в название которого мангеймцы и людвигсхафенцы вложили свою тоску по южным краям. Тогда мы с женой еще были счастливы, и я наслаждался этим счастьем, миром и первыми сигаретами. Значит, туда все еще ездят. Сегодня это, конечно, проще и быстрее. Заманчиво — разок окунуться после кино в ночное озеро.

До этого мы ехали молча. Фрау Бухендорфф вела машину быстро, сосредоточив все внимание на дороге. Теперь она закурила.

— Голубая Адриатика… Когда я была маленькая, мы иногда ездили туда на нашем «опеле-олимпии». Ячменный кофе из термоса, холодные отбивные котлеты и ванильный пудинг в стеклянной банке… Мой старший брат уже считал себя взрослым, разъезжал на собственной «виктории-аванти», у него была уже какая-то своя жизнь. Тогда появилась мода — вечером, перед сном, ездить купаться. Сегодня мне все это кажется идиллией, а тогда, в детстве, эти поездки были сплошное мучение.

Тем временем мы подъехали к моему дому, но мне хотелось еще хоть немного продлить эту сладкую муку охватившей нас обоих ностальгии.

— Почему мучение?

— Мой отец хотел научить меня плавать, а с терпением у него было плохо. Боже, сколько я наглоталась воды на этих уроках плавания!

Я поблагодарил ее за то, что она подвезла меня.

— Это была очень приятная поездка под ночным небом.

— Спокойной ночи, господин Зельб.

Хорошая погода ушла, подарив нам на прощание ослепительно-солнечный день. Мы с моим другом Эберхардом устроили пикник у Фойденхаймского шлюза и явно переоценили свои силы. Эберхард прихватил с собой деревянный ящичек с тремя бутылками довольно приличного бордо, и, открыв «на десерт» еще и «Форстер Бишофсгартен» с РХЗ, мы совершили роковую ошибку.

В понедельник я проснулся с жестокой головной болью. Кроме того, разыгравшийся от дождя ревматизм впился мне в поясницу и в бедра. Может, я именно поэтому неправильно повел себя с Шнайдером. Он вновь вышел на работу. Не под конвоем заводской охраны, а сам по себе. Я нашел его в лаборатории одного из коллег — его собственная сгорела во время аварии.