Бернхард Шлинк - Правосудие Зельба

Я не нашелся, что ей ответить. Я чувствовал себя униженным. До Ольтена мы не произнесли ни слова. Юдит поймала по приемнику концерт Дворжака для виолончели с оркестром и опять занялась вязанием.

Что же меня, собственно, унизило? Юдит всего-навсего врезала правду-матку и высказала то, что я и сам чувствовал в последние месяцы: неясность моего отношения к Юдит. Но она сделала это так безжалостно и с таким оскорбительным равнодушием, что я почувствовал себя мальчишкой, которого вывели за ухо на середину класса, отчитали и поставили в угол. Я сказал ей это, когда мы проезжали Цофинген.

Она опустила вязанье на колени и долго молчала, глядя на дорогу.

— Когда я была секретаршей, я часто сталкивалась с этим — с мужчинами, которым от меня что-то было нужно и которые боялись в этом признаться. Которые не прочь были закрутить со мной роман, но не хотели связанных с этим неудобств и хлопот. И даже решившись, они старались все обставить так, чтобы можно было в любой момент пойти на попятную, избежав каких бы то ни было обязательств. И ты, как мне показалось, вел себя приблизительно так же. Ты делаешь первый шаг, который, может, вообще — никакой не шаг, делаешь жест, который тебе ничего не стоит и ничем не грозит. Ты говоришь об «унижении»… Я совсем не хотела тебя унижать. Да и вообще, черт побери!.. Почему твоей чувствительности хватает только на твои собственные обиды? — Она отвернулась, и мне показалось, что она плачет. Но мне не видно было ее лица.

Люцерн мы проезжали уже в темноте. В Вассене я решил, что дальше ехать сегодня уже не стоит. Автострада опустела, но пошел снег. По своим прежним поездкам на Адриатику я знал здесь «Отель дез Альп». У стойки портье все еще висела клетка с индийской вороной. Увидев нас, она произнесла:

— Держи вора! Держи вора!

За ужином мы ели рагу из телятины по-цюрихски с жареным картофелем. Еще в дороге мы начали спор о том, может ли успех внушить художнику презрение к публике. Рёзхен как-то рассказывала мне о концерте Сержа Генсбура [134] Серж Генсбур (наст. имя Люсьен Гинсбург; 1928–1991) — французский поэт, композитор, автор и исполнитель песен, актер и режиссер. в Париже, на котором публика тем восторженней аплодировала ему, чем презрительней он вел себя по отношению к ней. С тех пор этот вопрос не давал мне покоя и постепенно трансформировался в более широкую проблему: можно ли, состарившись, не проникнуться презрением к людям? Юдит долго пыталась опровергнуть тезис о связи между творческим успехом и презрением к публике. После третьего бокала фандана [135] Фандан — сорт швейцарского вина. Прим. верст.: Шасла. она сдалась:

— Да, ты прав, Бетховен в конце концов оглох. Глухота — это высшая форма презрения к окружающему миру.

В своей одноместной монашеской келье я спал как убитый. На следующее утро мы рано тронулись в путь. Когда мы выехали из Готардского туннеля, зима осталась позади.

Мы прибыли около полудня, остановились в отеле у озера и пообедали на застекленной, прогретой солнцем веранде с видом на разноцветные лодки и яхты. Я немного волновался при мысли о предстоящем чаепитии с Тибергом. Из Локарно в Монти ведет канатная дорога. На середине пути, где вагончик, едущий вверх, встречается с вагончиком, едущим вниз, находится станция со знаменитым местом паломничества: церковью Мадонна дель Сассо. До церкви, не очень красивой, но очень живописно расположенной, мы шли по Крестному пути, [136] Во многих католических странах, где есть монастыри или почитаемые храмы, расположенные в горах или удаленных местах, вдоль дороги, ведущей к святилищу, устанавливаются скульптурные или живописные изображения четырнадцати «стояний крестного пути», представляющих собой различные моменты Страстей Христа. усыпанному крупной галькой. На оставшуюся часть подъема у нас не хватило духу, и мы сели в вагончик.

Пройдя по извилистой улице до дома Тиберга у маленькой площади с почтовым отделением, мы очутились перед трехметровой оградой, спускающейся к улице и увенчанной кованой чугунной решеткой. Судя по павильону на углу, по деревьям и кустам за решеткой, дом и сад располагались на возвышенном месте. Мы позвонили, открыли массивную дверь, поднялись по ступеням в палисадник и увидели перед собой скромный трехэтажный дом, выкрашенный в красный цвет. У входа стояли садовый стол и стулья, похожие на те, что можно видеть в летних пивных ресторанах. Стол был завален книгами и рукописями. Тиберг снял с себя верблюжье одеяло, в которое кутался, и пошел нам навстречу энергичной походкой, немного подавшись вперед, высокий, с густыми белыми волосами, короткой ухоженной седой бородкой и кустистыми бровями. На носу у него были узенькие очки для чтения, поверх которых он с любопытством смотрел на нас своими карими глазами.

— Дорогая фрау Бухендорфф, как хорошо, что вы вспомнили про меня! А это ваш дядюшка? Добро пожаловать на виллу Семпреверде! Мы с вами уже встречались, сказала мне ваша племянница. Нет, подождите! — остановил он меня, когда я уже собрался ответить. — Я сам вспомню. Я как раз работаю над своими воспоминаниями, — он указал на стол, — и с удовольствием тренирую память.

Он провел нас через дом в сад.

— Пройдемся немного, пока дворецкий готовит чай?

Дорожка вела нас вверх по склону холма. Тиберг расспрашивал Юдит о ее делах, о ее планах, о ее работе на РХЗ. У него была приятная, спокойная манера задавать вопросы и выражать свой интерес к словам собеседника коротенькими замечаниями. И все-таки меня поразило то, как откровенно Юдит рассказала ему о своем уходе с РХЗ, разумеется ни словом не упомянув обо мне и моей роли в этой истории. Поразила меня и реакция Тиберга. Он никак не выразил ни недоверия к рассказу Юдит, ни возмущения по отношению к кому бы то ни было из действующих лиц, от Мишке до Кортена, ни сочувствия или сожаления. Он просто спокойно принял все к сведению.

К чаю дворецкий подал печенье. Мы сидели в большой комнате с роялем, которую Тиберг называл музыкальным салоном. Беседа приняла экономический уклон. Юдит легко манипулировала такими понятиями и терминами, как капитал и труд, затраты и прибыль, баланс внешней торговли и валовой социальный продукт. Мы с Тибергом сошлись во мнении, что идет балканизация Федеративной Республики Германия. Он сразу понял, что я имею в виду не турок в Кройцберге. Его тоже беспокоило, что количество поездов все сокращается, а точность их прибытия и отправления давно оставляет желать лучшего, что почта работает все меньше и все менее надежно, а полиция становится все грубее и жестче.

— Да… — задумчиво произнес он. — Инструкций уже так много, что сами чиновники не принимают их всерьез и применяют по настроению и желанию — то небрежно, а то и вообще никак. Когда это настроение и желание начнет регулировать взятка — уже вопрос времени. Я часто задумываюсь о том, какой тип промышленного общества возникнет из этой ситуации. Постдемократическая феодальная бюрократия?