Всеволод Иванов - Бронепоезд No 14,69

Старик тряс головой, будто пробивая какую-то темную стену, и слова, которые он говорил, видно было, тяжело рождены им, а Вершинину они были не нужны.

А он, выливая через слабые губы, как через проржавленное ведро влагу, опять начал бормотать свое.

-- Уйди! -- сказал грубо Вершинин. -- Чего лезешь в ноздрю с богами своими? Подумаешь... Абы жизнь была -- богов выдумают...

-- Ты не хулись, ирод, не хулись!..

Окорок сказал со злобою:

-- Дай ему, Егорыч, стерве, в зубы! Провокатеры тиковые!

Вскочив на ходок, Окорок закричал, разглаживая слова:

-- Ну, так вы как, товарищи?.. галисовать, что ли?..

-- Голосуй! -- отвечал кто-то робко из толпы.

Мужики загудели:

-- Валяй!..

-- Чаво мыслить-то!..

-- Жарь, Васька!

Когда проголосовали уже, решив итти на броневик, влево, далеко над лесом послышался неровный гул, похожий на срыв в падь скалы. Мохнатым, громадным веником выбросило в небо дым.

Толстый секретарь снял шапку и по протокольному сказал мужикам:

-- Это штаб постановил -- через Мукленку мост наши взорвали. Поезд, значит, все равно не выскочит к городу. Наши-то сгибли, поди, -- пятеро...

Мужики сняли шапки, перекрестились за упокой. Пошли через лес к железнодорожной насыпи, окапываться.

Вершинин прошел по кустарнику к насыпи, поднялся кверху и, крепко поставив, будто пришив ноги между шпал на землю, долго глядел в даль блестящих стальных полос, на запад.

-- Чего ты? -- спросил Знобов.

Вершинин отвернулся и, спускаясь с насыпи, сказал:

-- Будут же после нас люди хорошо жить?

-- Ну?

-- Вот и все.

Знобов развел пальцами усы и сказал с удовольствием:

-- Это -- их дело.

II.

Бритый, коротконогий человек лег грудью на стол, -- похоже, что ноги его не держат, -- и хрипло говорил:

-- Нельзя так, товарищ Пеклеванов: ваш ревком совершенно не считается с мнением Совета Союзов. Выступление преждевременно.

Один из сидевших в углу на стуле рабочий сказал желчно:

-- Японцы объявили о сохранении ими нейтралитета. Не будем же мы ждать, когда они на острова уберутся. Власть должна быть в наших руках, тогда они скорее уйдут.

Коротконогий человек доказывал:

-- Совет Союзов, товарищи, зла не желает, можно бы обождать...

-- Когда японцы выдвинут еще кого-нибудь.

-- Пойдут опять усмирять мужиков?

-- Ждали достаточно!

Собрание волновалось. Пеклеванов, отхлебывая чай, успокаивал:

-- А вы тише, товарищи.

Коротконогий представитель Совета Союзов протестовал:

-- Вы не считаетесь с моментом. Правда, крестьяне настроены фанатично, но... Вы уже послали агитаторов по уезду, крестьяне идут на город, японцы нейтралитетствуют... Правда!.. Вершинин пусть даже бронепоезд задержит, и все же восстания у вас не будет.

-- Покажите ему!

-- Это -- демагогия!..

-- Прошу слова!..

-- Товарищи!

Пеклеванов поднялся, вытащил из портфеля бумажду и, краснея, прочитал:

-- Разрешите огласить следующее: "По постановлению Совета Народных Комиссаров Сибири -- восстание назначено на 12 часов дня 16-го сентября 1919 года. Начальный пункт восстания -казармы Артиллерийского дивизиона... По сигналу... Совет Народных..."

Уходя, коротконогий человек сказал Пеклеванову:

-- За нами следят! Вы осторожнее... И матроса напрасно в уезд командировали.

-- А что?

-- Взболтанный человек: бог знает чего может наговорить! Надо людей сейчас осмотрительно выбирать.

-- Мужиков он знает хорошо, -- сказал Пеклеванов.

-- Мужиков никто не знает. Человек он воздушный, а воздушность на них, правда, действует здорово. Все же... На митинг поедете?

-- Куда?

-- Судостроительный завод. Рабочие хотят вас видеть.

Пеклеванов покраснел.

Коротконогий подошел к нему вплотную и тихо в лицо сказал:

-- Мне вас жалко. А без вас они выступать не хотят. Не верят они словам, в человека уверить хотят. Следят... контр-разведка... Расстреляют при поимке -- а видеть хотят. Дескать, с нами ли? Напрасно затеваете.

Пеклеванов вытер потный, веснущатый лоб, сунул маленькие руки в карманы короткополого пиджака и прошелся по комнате. Коротконогий следил за ним из-под выпуклых очков.

-- Сентиментальность, -- сказал Пеклеванов, -- ничего не будет!

Коротконогий вздохнул:

-- Как хотите. Значит заехать за вами?

-- Когда?

Пеклеванов покраснел сильнее и подумал:

"А он за себя трусит".

И от этой мысли совсем растерялся, даже руки задрожали.

-- А хотя мне все равно. Когда хотите!

Вечером коротконогий подъехал к палисаднику и ждал... Через кустарник видна была его соломенная шляпа и усы, желтоватые, подстриженные, похожие на зубную щеточку. Фыркала лошадь.

Жена Пеклеванова плакала. У ней были острые зубы и очень румяное лицо. Слезы на нем были не нужны, неприятно их было видеть на розовых щеках и мягком подбородке.

-- Измотал ты меня. Каждый день жду -- арестуют... Бог знает потом... Хоть бы одно!.. Не ходи!..

Она бегала по комнате, потом подскочила к двери и ухватилась за ручку, просила:

-- Не пущу... Кто мне потом тебя возвратит, когда расстреляют? Партия? Ревком? Наплевать мне на их всех, идиотов!

-- Маня! Ждет же Семенов.

-- Мерзавец он, и больше никто. Не пущу, тебе говорят, не хочу! Ну-у?..

Пеклеванов оглянулся, подошел к двери. Жена изогнулась туловищем, как тесина под ветром; на согнутой руке, под мокрой кожей, натянулись сухожилия.

Пеклеванов смущенно отошел к окну.

-- Не понимаю я вас!..

-- Не любишь ты никого... Ни меня, ни себя, Васенька?.. Не ходи!..

Коротконогий хрипло проговорил с пролетки:

-- Василий Максимыч, скоро? А то стемнеет, магазины запрут.

Пеклеванов тихо сказал:

-- Позор, Маня. Что мне, как Подколесину, в окошко выпрыгнуть? Не могу же я отказаться -- струсил, скажут.

-- На смерть ведь. Не пущу.

Пеклеванов пригладил низенькие, жидкие волосенки.

-- Придется...

Пошарив в карманах короткополого пиджака и криво улыбаясь, стал залезать на подоконник.

-- Ерунда какая... Нельзя же так...

Жена закрыла лицо руками и громко, будто нарочно плача, выбежала из комнаты.

-- Поехали? -- спросил коротконогий. Вздохнул.

Пеклеванов подумал, что он слушал плач в домишке. Неловко сунулся в карман, но портсигара не оказалось. Возвращаться же было стыдно.

-- Папирос у вас нету? -- спросил он.

III.

Никита Вершинин верхом на брюхастой, мохнатошерстой, как меделянская собака, лошади, объезжал кустарники у железнодорожной насыпи.

Мужики лежали в кустах, курили, приготовлялись ждать долго и спорно. Пестрые пятна рубах -- десятками, сотнями росли с обеих сторон насыпи, между разъездами -- почти на десять верст.

Лошадь -- ленивая, вместо седла -- мешок. Ноги Вершинина болтались и через плохо обернутю портянку сапог больно тер пятку.

-- Баб чтоб не было, -- говорил он.

Начальники отрядов вытягивались по-солдатски и бойко, точно успокаивая себя военной выправкой, спрашивали: