Всеволод Иванов - Голубые пески

Лошадь подождала и, легонько мотая головой, пошла обратно. Толпились у сходен, у винтовок красногвардейцев - орали каменщикам, малярам, кровельщикам:

- Пу-усти...

А у тех теперь не лопатки - штыки. Лица поострели, подтянулись.

Махал сюртуком Кирилл Михеич, падая в пыль на колени:

- Ребята, отца Степана-то... Пу-усти...

- Здесь тебе не леса! Жди...

Работник Бикмулла сдвинул на ухо тибитейку, босиком травил канат.

Пароход отошел от пристани, гукнул тревожно, и вдруг на палубу выкатили пулеметы.

Толпа зашипела, треснула и полилась обратно с берега в улицы.

И только в переулке заметил Кирилл Михеич - потеряна шляпа; штанину разорвал, подтяжки лопнули, и один белый носок спустился на штиблет.

VIII.

Тонкая, как паутина, липкая шерсть взлетала над струнами шерстобойки.

Кисло несло из угла, где бил Поликарпыч шерсть. И борода у него была, как паутина - голубая и серая.

Кирилл Михеич лежал на кровати и говорил:

- Ты в дом-то почаще наведывайся. Бабы.

- Аль уедешь?

- В бор-то. Лешава я там не видал. Раньше не мог, теперь поздно.

- Поздно? Пымают.

- Поймали же попа.

- Попа и я могу пымать. На то он и поп. Куды он убежит, дальше алтаря? Нет, ты вот меня поймай. А то - нарядил купу киргизку, а волосы из-под малахая длинней лошадинова хвоста... Убьют, ты как думаешь?

- Я почем знаю, - с раздражением ответил Кирилл Михеич.

Поликарпыч свалил шерсть в мешок и, намыливая руки, сказал:

- Надо полагать, кончут. Царство небесно, все там будем.

- Чирей тебе на язык.

Поликарпыч хмыкнул:

- Ладно. Жалко. А того не ценишь, что в Павлодаре мощи будут. Ни одного мученика по всей киргизской степе. Каки таки и места... И тебя в житьи упомянут.

Он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся. Кирилл Михеич отвернулся к стене...

Поликарпыч спросил что-то, надел пиджак и ткнулся к маленькому в пыльной стене зеркалу.

- Пойду к бабам. Што правда, то правда - от таких баб куда побежишь. Сладше раю...

- Иди, ботало! Вот на старости лет...

Вспомнил Кирилл Михеич - давно книжку читал - "Красный корсар". Пленных там вешали на мачте. Подумал про о. Степана: "а мачта мала!". И никак не мог вложить в память ясно: выдержит мачта или нет. Красят их синей краской, мачты существуют для флага. Флаг, конечно, легче человека...

И еще вспомнил - пимокатню пермских земель. Там должно быть читал "Красного корсара". С тех времен книги видел и читал только конторские: с алыми и синими графками. Сверху жирно - "дебет, кредит". Все остальное - цифры, как поленья в бору - много...

Пристроечка в стену флигелька упирается. Так что с кровати слышно могучим шагом, гремя половицами, идет Фиоза Семеновна. А легче, то, должно быть, Олимпиада, или, может, отец.

Ржет лошадь: протяжно и тонко. Должно быть, не поили. Вечер по двору - синяя лисица. Медов и сладостен ветер - чай в такую погоду пить, а здесь по мастерским прячься. И от кого?.. В своем доме.

Лошадь жалко - не человек, кому пожалуется. Натянул сюртук Кирилл Михеич, приоткрыл лопнувшую зеленую дверь.

По двору - топот. К пригону. Насвистывая, ввел кто-то лошадь. Звякнуло железом. Сапоги заскрипели. Потом стременами, должно, тронули.

В щель пахнуло лошадиным потом, - и голос Запуса:

- Старик, спишь?

Вскочил Кирилл Михеич в кровати. Натянул кое-как одеяло. Дверь подалась, грохнулась на скамью тяжесть - седло.

- Спишь?

Свистнул. Зажег папироску. Сплюнул.

- Спи. Огонь напрасно не гасишь, пожар будет. Я погашу.

Дунул на лампу и ушел.

Еще за стеной шаги - расписанные серебряным звоном. Смех будто; самовар несут - Сергевна ногами часто перебирает.

И такой же нетленный вечер как всегда. И крыши - спящие голуби.

Телеги под навесом, пахнущие дегтем и бором. Земля, сонная и теплая, закрывает глаза.

А душа не закрывает век, ноет и мечется, как зверь на плывущей льдине.

Мелко, угребисто, перебирая руками, точно плывет - Поликарпыч.

- Хозяин прикатил. Видал?

- Видел.

- Хохочет. Тебя, грит, у парохода приметил... На коленях молился.

- Брешет, курва.

- Ты ему говори. Я, грит, ему кланяюсь, - ен и не видит. Освободители-и!.. Куды, грит, сейчас изволил отбыть?.. Фиоза-то...

- Ну?..

- Вместе с Олимпиадой, ржет... Я ее в бок толкаю, а она брюхом-то как вальком - так и лупит, так и лупит. Ловко, панихида, смеется. Поди так штаны лопнули.

Кирилл Михеич потер ладони - до сухой боли. Кольнуло в боку. Вздохнул глубже, присел на скамейку, рядом с седлом. От конского запаха будто стало легче.

- Тебе б пожалуй, парень - пойти в добровольную. Мало ли с кем не бывает, а тут за веру.

- Иди ты с ними вместе...

- Материться я тоже могу. Однако, грит, введены в город военные положенья, чтоб до девяти часов, а больше не сметь. Вроде как моблизация... призыв рекрутов. Ладно!.. Я ему говорю - отец-то Степан жив? Куды, грит, он денется. Очень прекрасно... Выпил я чай и отправился. Ступай и ты. Баба мне Фиеза-то: "пусть, грит, идет"... Пошел, что ли?..

- Не лезь! - крикнул Кирилл Михеич.

Поликарпыч посмотрел на захлопнувшуюся дверь. Поправил филенку и сказал:

- Капуста...

Стоял Кирилл Михеич, через палисадник глядел в окно:

Опять, как утром - самовар бежит, торопится - зверь медный. Плотно прильнув к стулу, - Фиоза Семеновна подлым вороватым глазом - по Запусу. И жарче самовара - в китайском шелке дышут груди. Рот как брусника на куличе...

Смеются.

У Олимпиады глазы - клыки. Фиоза смеется, - в ноги, - скатерть колышет, от смеха такого жилы как парное молоко вянут...

Вянет у Запуса острый и бойкий рот. Усики, как в наводнение, тонут в ином чем-то...

Харкнул Кирилл Михеич, отошел. Хотел-было уже в комнаты, но вспомнил генеральшу, хромых офицеров и Варвару. Пригладил волос, а чтоб короче, через забор.

На стук - громыхнуло ведро, треснула какая-то корчага и напуганный густой голос воззвал:

- Кто-о!..

Отодвинулся немного Кирилл Михеич - чтобы дверь отворять, не обеспокоить. Сказал неуверенно:

- Я, Кирилл Михеич.

- Кто-о?..

- Кирилл Михеич!.. Сосед!

Громыхнуло опять что-то. Звякнуло. Из синей и жесткой тьмы крикнули сразу несколько:

- Не знаем... кто там еще на ночь? Здесь раненые...

- Ранены-ые... - давнул в двери бас.

Собака тявкнула, будто скрипнуло колодцем... - Известкой понесло от постройки.

Дошел Кирилл Михеич до ворот, а там, прислонившись к столбу, - киргиз. Конь рядом. Чембырь прикреплен к поясу.

Киргиз обернулся и поздоровался:

- Аман-бы-сын?..

И немного пришепетывая, словно в размякших зубах, сказал по-русски:

- В пимокатной никого нет? Я видал - комиссар проехал.

Кирилл Михеич подошел и, дергая киргиза за пояс, проговорил вполголоса:

- Артюшка!.. Эта ищо что за дикорация?

- Не ори, - сказал Артюшка, быстро отцепляя чембырь: - коня надо на выстойку привязать. Нет, значит? Я пойду.