Джозефина Тэй - Поющие пески, Дело о похищении Бетти Кейн, Дитя времени

Содержание

Поющие пески. Роман. Перевод Н. Плиско 3

Дело о похищении Бетти Кейн. Роман. Перевод Н. Ильиной 187

Дитя времени. Роман. Перевод А. Санина и Ю. Смирнова 381

Был март, шесть часов утра, еще темно. Длинный поезд двигался среди рассеянного света вокзала, легко постукивая на стыках рельсов. Он миновал огни сортировочной станции, снова погрузился в темноту между изумрудами и рубинами семафоров и двинулся дальше, к пустому серому пространству перрона под арками.

Лондонский экспресс приближался к цели путешествия.

От вокзала Истон и от вчерашнего вечера его отделяло пятьсот миль погруженного в темноту пути. Пятьсот миль полей и спящих при свете луны деревушек, черных городов и негаснущих металлургических печей, дождя, тумана и инея, метели и ливня, тоннелей и виадуков. Теперь в понуром свете мартовского утра вокруг выросли горы, а он спокойно и равнодушно выезжал на отдых после долгого пути. И только один человек в этом битком набитом поезде не вздохнул с облегчением в этот момент.

А среди тех, кто вздохнул, было по крайней мере двое, которые сделали это с огромнейшим облегчением. Один из них был пассажиром, второй - работником железной дороги. Пассажиром был Алан Грант, железнодорожником - Мурдо Галахер.

Мурдо Галахер - проводник спальных вагонов и наиболее ненавидимое существо между Турсо и Торки. Двадцать лет он был грозой пассажиров, с которых постоянно взымал дань. Точнее - денежную дань, потому что словесная дань была добровольной. Пассажирам первого класса он был широко известен как Джогурт. (О Господи! Опять Джогурт! - вздыхал каждый, завидев на задымленном вокзале его кислую физиономию.) Пассажиры третьего класса называли его по-разному, но откровенно и метко. Как его именовали коллеги, лучше не повторять. Только три пассажира за весь период его карьеры оказались сильнее его: ковбой из Техаса, ротмистр шотландской гвардии Ее Королевского Величества и неизвестная дама из предместья Лондона, которая пригрозила, что разобьет его лысую голову бутылкой из-под лимонада. Ничто не производило впечатления на Галахера - ни должность, ни заслуги; первое пробуждало в нем ненависть, второе зависть, однако он страшно боялся физической боли.

В течение двадцати лет Мурдо Галахер ограничивался в своей работе абсолютным минимумом. Она утомила его еще в первую неделю, но поскольку он понял, что это золотая жила, то остался, чтобы выработать ее до конца. Если он и подал кому-то завтрак, то чай был слабым, печенье размокшим, сахар грязным, поднос забрызганным и не хватало ложечки. Однако когда он возвращался за подносом, то все приготовленные жалобы замирали на устах пассажиров. Случалось иногда, что какой-нибудь адмирал или кто-то еще в этом роде осмеливался заметить, что чай был чертовски плох, остальные же платили с улыбкой. Платили все - покорные, запуганные и забитые - в течение двадцати лет, а Мурдо собирал урожай. Теперь он был владельцем виллы в Дунооне, целой сети рыбокоптилен в Глазго и кругленькой суммы на банковском счету. Он уже давно мог уйти на покой, но не вынес бы мысли о потерянной полной пенсии. Поэтому он и дальше терпел скуку, компенсируя ее тем, что не торопился подавать утром завтрак, пока пассажир сам не напоминал ему, а иногда, когда был очень заспан, вообще забывал о заказе. Он всегда ждал конца пути с чувством заключенного, срок которого подходит к концу.

Алан Грант, который разглядывал через тусклое окно мигающие вокзальные огни и вслушивался в тихое стучание колес, был доволен, что конец путешествия означал конец ночных мучений. Грант боролся с собой всю ночь, чтобы не открыть дверь в коридор. Он лежал не в силах сомкнуть глаз и потел в своей роскошной постели. Потел не из-за того, что было жарко - вентиляция работала отлично, а потому что - что за стыд, унижение, мука! - купе было Тесным Замкнутым Пространством. С нормальной точки зрения это была обычная, аккуратная маленькая комнатка с кроватью, умывальником, зеркалом, полками для багажа, полочками, которые выдвигались и задвигались, маленьким ящичком для ценностей пассажира и крючком для ручных часов. Но для человека посвященного, измученного и преследуемого это было Тесное Замкнутое Пространство.

Переутомление, как сказал врач.

- Надо на какое-то время отключиться и выехать на зеленую травку, - сказал доктор с Вимпол-стрит, элегантно закладывая ногу на ногу и любуясь своей прекрасной позой.

Но Грант был не в состоянии представить себя «отключенным», определение же «зеленая травка» считал отвратительным и унизительным. Зеленая травка. Откорм на убой. Бездушное удовлетворение животного аппетита. Зеленая травка, тоже мне! Даже произнесение вслух этих слов было кошмаром.

- У вас есть какое-нибудь хобби? - спросил доктор, перенося полный восхищения взгляд на свои ботинки.

- Нет, - коротко ответил Грант.

- А что вы делаете в отпуске?

- Ловлю рыбу.

- Ловите рыбу? - произнес психолог, вырванный из своей самовлюбленной задумчивости. - И вы считаете, что это не хобби?

- Конечно, нет.

- Так что же это, по-вашему?

- Что-то среднее между спортом и религией.

На это господин доктор с Вимпол-стрит понимающе улыбнулся и заверил его, что излечение является только вопросом времени. Времени и отдыха.

А сейчас по крайней мере удалось выдержать и не открыть ночью дверь купе. Но победа стоила ему очень дорого. Он чувствовал себя вычерпанным и пришибленным ходячим ничтожеством. «Не боритесь с этим, - сказал врач, - если вы чувствуете потребность в открытом пространстве, выходите на открытое пространство». Но вчера ночью открыть дверь купе означало бы, что он потерпел смертельное поражение, от которого не было бы уже спасения. Оно означало бы полную капитуляцию перед иллюзиями. Поэтому он потел, но не вставал. И дверь осталась закрытой.

Однако теперь в неприветливом сумраке раннего утра, в понурой темноте, он чувствовал себя униженным, словно проиграл.

«Вероятно, так чувствует себя женщина после тяжелых родов», - подумал он о себе, как о постороннем человеке. Эту особенность видеть себя со стороны заметил в нем и похвалил господин доктор с Вимпол-стрит. Но она по крайней мере имеет ребенка, которым может похвалиться, а он что?

Может быть, это гордость? Гордость от того, что не открыл дверь, которую не надо было открывать? О Боже!