Ксавье Монтепен - Лучше умереть!

Этьен думал о Жанне Фортье — ведь Полю Арману известно теперь, что она в Париже. Он повернулся к Раулю:

— Деньги вам нужны? Отныне мой кошелек в вашем распоряжении.

— В этом нет необходимости, — вмешалась Аманда, — у меня есть кое-какие сбережения, и они все, до последнего су, пойдут на наше общее дело.

— Тем не менее мое предложение остается в силе, так что прошу не забывать о нем. Вот моя визитная карточка, адрес написан внизу. А вы где живете?

— В квартале Батиньоль, улица Дам, 28.

— Как только у вас появятся какие-либо новости, сразу же, когда бы это ни произошло — хоть посреди ночи, — сообщите мне.

— Непременно!

Этьен поднялся и еще раз напомнил:

— И не стоит ни о чем беспокоиться, господин Дюшмэн: я не забуду о своем обещании. Всякого рода преследования в отношении вас будут прекращены.

Молодые люди проводили художника до дверей кабинета; выйдя из гостиницы, он направился к вокзалу. Входя в купе поезда, отправлявшегося в Париж, он прошептал:

— Либо я вообще ничего в этой жизни не понимаю, либо теперь нам недолго ждать полного оправдания матери Жоржа, Жанны Фортье!…

А Рауль с Амандой тем временем благословляли случай, неожиданно подаривший им столь могущественного союзника. На следующий же день Дюшмэн взял под наблюдение особняк на улице Мурильо.

Отдохнув два дня, разносчица хлеба вновь приступила к работе.

В понедельник она, как и обещала хозяину, явилась в булочную на улице Дофина в пять утра; лоб у нее все еще был заклеен пластырем. Как обычно, она перед работой зашла в « Привал булочников », чтобы съесть миску супа.

Когда мамаша Лизон появилась там, ее встретили в буквальном смысле слова на «ура». Здесь было кому порадоваться за нее.

Туранжо с Лионцем тут же в ее честь пожелали грандиозно угостить всех присутствующих. Клермонская беглянка, столкнувшись со столь искренним выражением всеобщей симпатии, почувствовала, как на глаза у нее набегают слезы. В конце концов ей пришлось уйти: пора было браться за тележку.

Лионец и Туранжо, которым предстояло вернуться к работе лишь во второй половине дня, остались, как и большинство их товарищей, покурить.

— Ну что, решено? — спросил Лионец Туранжо.

— Решено, — ответил тот. — Я согласен. Нужно только посоветоваться с товарищами…

— О чем речь? — сразу же заинтересовались остальные.

— Я вот что предлагаю, — объявил Лионец. — Мамаша Лизон — славная женщина, и все мы любим ее, правда? И мы очень бы расстроились, если бы та злосчастная люлька убила бы ее.

— Еще бы, черт возьми! Слово Туранжо!

— И чтобы достойно похоронить ее, — продолжил Лионец, — каждый из нас, конечно же, выложил бы на стол монету — будь то хоть сто су или шесть франков.

— И вряд ли кого-нибудь пришлось бы просить об этом.

— Ну так вот! А не хотите ли вы выложить те же шесть франков, но не на похороны, а на маленький семейный праздник, и устроить в честь мамаши Лизон торжественный обед?

Все радостно загудели, единодушно одобряя его затею.

— Хорошая мысль, мальчик мой! — сказала владелица лавки.

— Я присоединяюсь к вам и ставлю бутылку шампанского.

— Значит, договорились! Обед устроим в полдень: ведь в это время все свободны от работы. Сейчас возьмем листок бумаги и все, кто хочет участвовать, впишут себя, а деньги сдадут хозяйке — она за этим и проследит.

Все присутствующие расписались и сдали деньги.

— Смотрите, чтобы мамаша Лизон ничего не узнала! — напомнил Лионец. — Для нее это должно быть сюрпризом. Ей мы скажем только в день праздника, утром…

— А когда мы все устроим? — спросила хозяйка.

— День назначим, когда все желающие сдадут деньги.

Овид Соливо с большим воодушевлением готовился к отъезду. Целыми днями он бегал по магазинам, делая покупки, а приобретенные вещи упаковывал в ящики, готовясь отправиться в Буэнос-Айрес. Очень озабоченный, он постоянно сновал по городу, но при этом ни на минуту не забывал о замыслах госпожи Аманды: он избегал появляться в том квартале, где вероятнее всего мог натолкнуться на нее, а из дома выходил и возвращался туда исключительно в те часы, когда она должна была работать в мастерской госпожи Опостин.

Вернувшись из Америки, Овид в одном из парижских игорных домов познакомился с человеком, некогда жившим в Буэнос-Айресе и имевшем там какое-то предприятие. Этот человек выразил желание дать ему рекомендательное письмо к своим друзья. Таким образом, Соливо нисколько не рисковал оказаться в полной изоляции, прибыв на место. Услужливый знакомый жил на улице Жакоб; звали его Тьерселе.

Как-то во второй половине дня Овид решил навестить Тьерселе, чтобы сообщить ему о своем отъезде и заручиться рекомендательными письмами. Он отправился на улицу Жакоб. Бывшего предпринимателя дома не оказалось и вернуться он должен был лишь поздно вечером.

Несколько огорченный, Соливо сказал, что напишет ему, попросив назначить время встречи, и удалился. Он медленно шел по улице Сены, высматривая какое-нибудь кафе, где можно написать записку.

Глаза его наткнулись на вывеску: « Привал булочников ».

Вывеска о многом напомнила ему, и по коже у него пробежал холодок, но существует на свете один странный, удивительный и совершенно необъяснимый, но тем не менее бесспорный факт: преступника, как правило, непреодолимо тянет туда, где он задумал и совершил преступление. Поэтому Овид вошел в лавку.

— Мне нужно написать письмо, — сказал он трактирщику, — у вас есть отдельный кабинет?

— Да, сударь, вот здесь…

И хозяин указал на комнатку, отгороженную от общего зала застекленной стеной, в которой была форточка. Дижонец вошел туда.

Овид сел, отпил глоток кофе и собрался было писать, но голоса из обеденного зала доносились так четко, что он поднял голову, желая выяснить причину столь хорошей слышимости, и заметил полуоткрытую форточку. Однако закрывать ее он не стал. И начал писать записку господину Тьерселе. Внезапно он четко услышал следующее:

— Хозяйка просила меня узнать, не хотите ли вы тоже подписаться на участие в обеде, — это говорила служанка одному из посетителей.

— В каком обеде?

— Так вы даже не знаете? Тут все собирают деньги на торжественный обед в честь мамаши Лизон; решили в следующий четверг устроить праздник по поводу того, что ей повезло и ее не раздавила в лепешку та злосчастная строительная люлька.

Ударь вдруг молния прямо в стол, за которым сидел Соливо, вряд ли это произвело бы на него столь же сильное впечатление. Побелев, как полотно, и дрожа, как осиновый лист, он невольно встал и растерянно огляделся.

— Жанна Фортье жива, — пробормотал он. — Хотя я собственными глазами видел, как она лежала, раздавленная, вся в крови! Невероятно! И тем не менее я только что слышал, что в ее честь собираются устроить банкет! Она жива! Жива, как и ее дочь! Я опять промазал! А! Какой же я идиот!