Ксавье Монтепен - Лучше умереть!

Часы пробили одиннадцать. Старший мастер прислушался — никаких шагов не слышно. Он в ярости топнул ногой.

«Она должна быть здесь! — сказал он себе. — Неужели не хочет ехать со мной?… А! Если это так!…»

Жак замолчал, провел рукой по взмокшему от пота лбу, потом продолжил:

«Придет она или нет, поступлю, как задумал! Она не любит меня. Тем хуже для нее! Может быть, даже презирает! Тем хуже для нее! Отказывается от целого состояния! Тем хуже для нее! Я все равно поступлю, как задумал».

Он снова умолк; потом вздрогнул и пробормотал:

— Но мое письмо… если она его им покажет? Если его случайно найдут?…

Подумав с минуту, сам себе ответил:

«А что оно вообще-то доказывает? Ничего. К тому же я приму все необходимые меры для того, чтобы отвести от себя возможные подозрения. Вместо того чтобы завтра же уехать за границу, буду ждать хоть месяц, если понадобится».

Гроза разыгрывалась во всю силу. Дождь лил как из ведра. Часы пробили половину двенадцатого.

«Так, — подумал он, — Жанна не придет. На мою любовь она отвечает презрением! Ну что ж — умри, любовь! Отныне будем думать только о деньгах».

Даже не замечая, что до костей промок под проливным дождем, Жак ушел с моста и по той же тропинке, что и вчера, направился через долину. Меньше чем через четверть часа он уже стоял перед дверью, с замочной скважиной которой вчера снял слепок. Вытащив из кармана один из изготовленных им металлических инструментов, он вставил его в отверстие для ключа и легонько повернул: замок открылся. Жак толкнул дверь, шагнул через порог и оказался в заводском дворе. Гроза достигла наивысшей точки. Жак Гаро глянул в сторону привратницкой. В окнах горел свет.

— Она там… — прошептал он сквозь зубы. — Смеется, думая, что я на мосту, торчу, как дурачок, под проливным дождем, поджидая ее! А! Сейчас она мне внушает отнюдь не любовь. Это больше похоже на ненависть!…

Избегая слабо освещенного фонарями пространства, вдоль заводской стены он подобрался к жилищу Жанны. Шум дождя и ветра заглушал звук его шагов. Подойдя совсем близко, Жак прислушался. Изнутри доносился приглушенный звук голоса. Жанна что-то говорила сыну, но слов было не разобрать.

— Ты отказываешься уйти со мной с этого завода! — сказал он, и на лице его появилось гнусное выражение. — Ну хорошо, именно ты и поможешь мне уничтожить его!

Жак подошел к сарайчику, в который утром госпожа Фортье убрала бутылки с керосином. Их было пять. Старший мастер взял четыре из них и направился к столярной мастерской. Вошел, облил керосином груды стружек и досок, швырнул две пустые бутылки во двор. Затем с двумя оставшимися подошел к флигелю господина Лабру, проник в кабинет, высадив дверь ударом плеча, убедился, что ставни на окне плотно закрыты, и зажег свечу.

Благодаря своим познаниям в механике, при помощи одного из изготовленных накануне инструментов он взломал сейф за каких-нибудь пять минут. Как только дверца распахнулась, он вытащил шкатулку с чертежами новой машины; затем сгреб пачки денег, запихал их в шкатулку, рассовал по карманам столбики золотых монет, вылил на паркет керосин из оставшихся бутылок, вышел в коридор, поставил шкатулку на пол и сказал себе:

«Сначала подожжем мастерские! Потом вернемся сюда и доделаем дело».

Он быстро пошел в столярный цех, чиркнул спичкой и швырнул ее на груду стружек — те мгновенно вспыхнули.

Господин Лабру, совершенно успокоившись относительно здоровья сына, уехал из Сен-Жерве на экспрессе, который прибывал в Париж в девять часов пять минут. Перед отъездом он не поужинал, поэтому зашел в один из ресторанов неподалеку от вокзала. Уже с порога он оказался в родной стихии. В ресторане сидели инженеры-путейцы, его однокашники по Высшей Политехнической школе. Вскоре завязался интереснейший разговор. За беседой времени не замечаешь, и летит оно быстро.

Лишь в половине двенадцатого господин Лабру расстался с друзьями и пустился на поиски извозчика, чтобы ехать в Альфорвилль. В это время вовсю бушевала гроза. Дорога в Альфорвилль и без того была долгой, ведь это за городом, и извозчики наотрез отказывались его везти. Наконец один из них согласился, соблазнившись двадцатифранковой монетой. В тот момент, когда коляска въехала в Альфорвилль, часы пробили половину первого. Кучер, склонившись к дверце, спросил:

— Куда теперь?

Господин Лабру объяснил, как проехать к заводу, но извозчик плохо ориентировался в незнакомом месте, сворачивал направо там, где нужно было ехать налево, и попусту тратил драгоценное время. Инженер все больше нервничал. Наконец он не выдержал и вышел из коляски.

— Тут совсем рядом, — сказал он. — Вот обещанные двадцать франков, возвращайтесь в Париж.

И поспешил к себе. Вода ручьями стекала по одежде, но до дома оставалось каких-нибудь пятьдесят шагов. Он добрался до главного входа на завод, достал из кармана ключ, вошел, закрыл за собой дверь и, не задерживаясь, двинулся через двор к своему флигелю. Жанна услышала, как закрывается дверь. Она тут же вскочила на ноги.

— Кто-то вошел, — прошептала женщина. — Во дворе шаги… Я же на дежурстве… Надо пойти узнать, кто это.

И она устремилась к дверям спальни, собираясь спуститься вниз. Но рука Жоржа накрепко вцепилась в ее юбку, и малыш закричал:

— Мама… мама… не уходи… Мне страшно…

— Я сейчас же вернусь, милый.

— Нет… нет… я боюсь… не уходи… Останься со мной…

Левой рукой прижимая к себе картонную лошадку, правой малыш вцепился в материнское платье сильнее, чем когда бы то ни было. Видя, что он просто обезумел от страха, госпожа Фортье взяла его на руки, быстро спустилась вниз, открыла дверь, вышла во двор прямо под дождь и посмотрела в сторону флигеля господина Лабру.

И тут красноватое мерцающее зарево осветило все вокруг. Свет шел из мастерских. До смерти перепуганная, Жанна бегом бросилась к заводским зданиям. Она была шагах в двадцати от флигеля, когда оттуда — четко и ясно — раздался вопль:

— Помогите!… На помощь!…

Следом за ним тишину разорвал жуткий крик — крик умирающего. Он перешел в какой-то хрип, потом все стихло. Жанна бежала, не останавливаясь. Она была уже на пороге флигеля, когда в его окнах тоже заплясали вспышки ослепительного света. Жанна вскрикнула от ужаса. В коридоре она увидела Жака с ножом в руке, а у его ног — безжизненно распростертого, истекающего кровью господина Лабру. Женщина медленно опустила ребенка на землю.

— Ничтожество! Убийца! — закричала она. — Я так и не поняла, о чем идет речь в твоем подлом письме. Значит, ты предлагал мне купаться в золоте, обагренном кровью! Ничтожество! Ничтожество!

Старший мастер подскочил к Жанне и схватил ее за запястье.