Ксавье Монтепен - Лучше умереть!

— Я больше не увижу его! Не увижу! Ах! Это выше моих сил!

— Мамочка… мамочка… не уходи!…

Госпожа Дарье взяла ребенка на руки и сказала:

— Миленький мой, мамочка должна уйти, но она скоро вернется. А пока ее нет, хочешь остаться со мной?

— С вами и господином кюре? — спросил Жорж.

— Да, с нами.

— Ладно, хорошо… я обязательно останусь с вами, раз мамочка обещает, что скоро вернется…

Жанна задыхалась от горя.

— О! Возьмите его!… Возьмите!… — в отчаянии проговорила она. — Любите его… И рассказывайте ему о матери… Да, милый, оставайся с господином кюре и этой доброй дамой… Оставайся с ними… Они всегда подтвердят тебе, что твоя мать невиновна и что она обожала тебя… слышишь… обожала… не забывай об этом… никогда не забывай!…

Старая Брижитт, растроганная до глубины души, стояла чуть поодаль и горько плакала, приговаривая:

— Бедная женщина!… Бедный малыш!…

Осыпая сына поцелуями, вдова Пьера Фортье продолжала:

— Поцелуй меня… Еще… еще… Ну, сударыня, — добавила она, обращаясь к сестре священника, — забирайте его… унесите… чтобы я его больше не видела!…

Затем повернулась к жандармам:

— Уводите меня!… Я готова.

И устремилась к воротам. Ребенок жалобно кричал. Госпожа Дарье унесла его в дом, Брижитт последовала за ними. Кюре проводил до ворот мэра Шеври и Жанну Фортье. Выходя за ворота, Жанна повернулась к священнику:

— Благословите, отец мой, — сказала она и преклонила перед ним колени. Растроганный до слез, аббат Ложье возложил руки на голову смиренной мученицы и запинаясь, ибо от волнения у него сдавливало горло, произнес:

— Во имя Господа нашего, во имя справедливости и добра, благословляю вас, дитя мое. Да прозреет правосудие мирское; обстоятельства обернулись против вас, но я свято верю в вашу невиновность.

Все присутствующие сняли шляпы и склонили головы. Жанна поднялась. Аббат Ложье протянул к ней руки. Плача, она упала в его объятия.

— Ступайте, дитя мое, — сказал затем священник. — И будьте сильной.

На следующий день Жанну в сопровождении двух жандармов на поезде отвезли в Париж и поместили в тюрьму предварительного заключения, а Этьен Кастель ликовал:

— Я нашел свой сюжет! На следующей же выставке обо мне заговорят!

Назвавшись Полем Арманом, Жак Гаро сел в Гавре на пароход и добрался до Саутгемптона. Оттуда он отправился в Лондон, чтобы первым же рейсом отплыть в Америку. Статья о пожаре на альфорвилльском заводе, повествующая о его героической смерти, попалась ему на глаза. Его очень порадовало то, каким образом развивались события: все шло как по маслу.

Как только господин Делонэ — тот самый следователь, что вел дело, — узнал о том, что Жанну арестовали и доставили в парижскую тюрьму предварительного заключения, он приказал тотчас же доставить ее к нему в кабинет. Несчастная женщина была ко всему готова. Вместо слабости, упадка сил и отчаяния она испытывала отвагу, решимость и прилив сил. Поэтому, входя в кабинет представителя закона, от которого зависела ее судьба, она была спокойна и хладнокровна. Господин Делонэ удостоверился, что секретарь готов вести протокол, и, не теряя ни секунды, приступил к допросу.

— Ваше имя? — спросил он.

— Жанна Фортье.

— Возраст?

— Двадцать шесть лет; я родилась в Париже 15 октября 1835 года.

— Вы замужем?

— Вдова; мой муж, Пьер Фортье, бывший механиком, трагически погиб на заводе господина Лабру, инженера; теперь меня обвиняют в поджоге этого завода и убийстве хозяина с целью грабежа.

Эта фраза, произнесенная ровным и твердым голосом, заставила следователя поднять голову. Он пристально вгляделся в лицо Жанны, затем, немного помолчав, сказал:

— Вы знаете, в чем вас обвиняют… И что вы на это скажете?

— Лишь два слова: я невиновна!

— Если вы невиновны, то почему бросили завод и, вместо того чтобы позвать на помощь, когда начался пожар, сбежали, прихватив с собой ребенка?

Жанна, похоже, задумалась.

— Отвечайте! — нетерпеливо потребовал следователь.

— Зачем? Вы все равно не поверите.

— Значит, вы намерены солгать?

— Нет, просто правда слишком уж неправдоподобно звучит… Все, как нарочно, складывается против меня… Как вам принять на веру рассказ, не подтвержденный ни единым доказательством? Конечно же, вы считаете меня виновной, а я, однако, не виновата ни в чем…

— Вы отрицаете, что убили господина Лабру?

— Конечно, отрицаю, и самым решительным образом.

— Вы утверждаете, что не питали к нему ни малейшей ненависти?

— Ненависти? С чего бы мне ненавидеть его?

— Он выгнал вас с работы.

— Нет, сударь. Всего-навсего предупредил о том, что мне придется расстаться с должностью заводской привратницы.

— Вы затаили злобу на господина Лабру из-за смерти вашего мужа?

— С чего бы мне таить злобу на хозяина, если несчастье случилось не по его вине? Кроме того, господин Лабру после несчастного случая сделал все от него зависящее, чтобы помочь мне.

— Вы отрицаете тот факт, что подожгли завод?

— Отрицаю так же, как и убийство! Я неповинна в этих преступлениях.

— Докажите.

— Но как?

— Опровергнув все свидетельствующие против вас улики, совокупность которых исключает любые сомнения в вашей виновности. Вы дважды покупали керосин. Часть его вы разлили в бутылки.

— Это так.

— И эти бутылки пустыми найдены во дворе завода, где вы их бросили, облив керосином груды стружек в мастерских.

— Неправда! Я решительно отрицаю это!

Следователь опять с испытующим видом уставился на Жанну. Она не опустила глаза. Он, помолчав, продолжил:

— Вы взломали сейф господина Лабру, чтобы украсть то, что в нем лежало. Неожиданно явившийся инженер захватил вас врасплох, и вы убили его.

— Господина Лабру убила та же рука, что разлила керосин и взломала сейф, но она не была моей.

— Кого вы надеетесь в этом убедить?

— Я предупреждала вас, сударь, о том, что вы откажетесь верить мне.

— А разве в результате разговора с господином Лабру вы не заявили, что ваше увольнение не принесет ему счастья?

— Да, я сказала это.

— Вы были в кабинете господина Лабру в день его отъезда в Сен-Жерве, куда он собирался, чтобы проведать заболевшего ребенка, в тот момент, когда кассир Рику пришел сдать ему деньги и отчитаться о финансовом состоянии предприятия?

— Да, я там была.

— Значит, вы все слышали?

— Да, и так хорошо, что до сих пор помню названную господином Рику цифру: сто девяносто тысяч и сколько-то там сотен франков.

— У вас удивительная память! — иронически заметил следователь. — Похоже, названная вами сумма представляла для вас немалый интерес. Преступный замысел уже созревал в вашей голове.

— Э! Сударь, а разве, не имея преступного замысла, и запомнить ничего невозможно?