Ксавье Монтепен - Кровавое дело

— Я буду требователен, если попрошу вас дать мне два кресла в оркестре?

— Нет, нисколько. Я сейчас же дам вам их! — И кассирша подала два билета. — Вам известно, что цены на места сегодня выше? Мы заплатили за каждое кресло по семь франков. Следовательно, вы должны мне четырнадцать.

— Вот они. Благодарю вас тысячу раз за вашу любезность. Я вам очень признателен!

С этими словами нотариус положил билеты в карман и вернулся к Жаку Бернье.

Итальянец все слышал.

«Они идут сегодня вечером в театр, — проговорил он про себя. — Значит, Жак Бернье изменил свое намерение и не уезжает ночью. Черт побери! Ведь если он поедет днем, все рухнет!»

В это время оба друга принялись громко разговаривать. Пароли прислушался.

— А жаль, что мы не можем поужинать с тобой после спектакля, — говорил Леройе. — Это напомнило бы нам дни нашей юности.

— Ты знаешь, что это совершенно невозможно! По выходе из театра у меня только и хватит времени сбегать в гостиницу за чемоданом. Вот когда ты поедешь в Париж и привезешь сына, мы будем ужинать, сколько твоей душе угодно. Я заранее приглашаю тебя в Cafe-Anglais.

— Принимаю твое приглашение, — сказал, смеясь, нотариус, — и не забуду воспользоваться им. Думаю, что ты не останешься жить в Батиньоле.

— Конечно! Я перееду немедленно и сообщу тебе свой новый адрес.

Пароли вздохнул с облегчением. Нотариус и его друг выпили зеленого шартреза и вышли из кафе.

«Бесполезно теперь следить за Бернье, — подумал итальянец, — стоит только подождать его сегодня вечером на вокзале!»

Он потребовал счет, уплатил, вышел и направился к отелю.

Погода стояла холодная. Мрачные свинцовые облака облегали небо и превращали день в сумерки. Пронзительный ветер дул с востока, и все предвещало сильную снежную вьюгу.

Хоть и тепло одетый, Анджело Пароли прозяб, а холод все усиливался. У него оставалось еще немного денег на покупку пледа, и потому он зашел в первый попавшийся магазин.

В семь часов он пообедал и уплатил по счетам, сказав, что уезжает в Макон, куда призывают его неотложные дела.

Племянник madame Фонтана должен был, как нам известно, уехать утром 11 декабря к своему другу Рене, чтобы отправиться вместе с ним на охоту.

Леон Леройе был страстный охотник, но еще новичок. Для него предстоящая охота являлась запретным и большим наслаждением. Целиться в кабана, а не в жаворонков, единственную дичь, которую он до той поры стрелял, — какое счастье!

— Милое дитя, — сказала тетка за завтраком, — приближается минута разлуки, не опоздай на поезд, иначе придется ждать до следующего вечера.

— Еще успею, дорогая тетя, — ответил Леон, с утра казавшийся озабоченным и встревоженным.

— Ты знаешь, что поезд не станет ждать!

— Конечно, но мне не хочется уезжать, не испросив у вас одной милости…

— Какой?

— Позвольте проститься с mademoiselle Эммой-Розой…

— Да ты, кажется, твердо решил сделать меня своей сообщницей! — воскликнула madame Фонтана со смехом. — Ты виделся с ней уже два раза! Еще вчера ты долго с ней разговаривал… Довольно… Может быть, даже слишком. Мне совесть не позволяет…

— Милая тетя, я уеду с печалью на сердце, — с живостью перебил Леон. — Сегодня ночью я видел очень дурной сон, и на душе у меня — мрачные предчувствия.

— Сон… предчувствия… Разве ты стал суеверен, бедняжка Леон?

— Конечно, нет. И обычно я не придаю снам никакого значения, но подробности сегодняшнего были так живы, что запечатлелись в моей памяти и сильно напугали. Это впечатление не изгладилось, а так же живо, как и в минуту пробуждения, и, чтобы успокоиться, мне необходимо увидеть Эмму-Розу.

— Но что же приснилось тебе такое ужасное? — спросила madame Фантана, невольно уступая при виде волнения племянника.

— Я видел, что какой-то человек вонзает нож в грудь Эммы-Розы, я хотел броситься к ней на помощь, но, не знаю, каким образом, меня тоже ударили, и я оказался в луже крови, которая окружала нас обоих. Я в испуге проснулся, покрытый холодным потом и охваченный мрачными предчувствиями, от которых до сих пор не могу отделаться.

— Вот бессмыслица-то! Самый глупый сон! Эмма-Роза в моем доме в полной безопасности, и угрожающие ей несчастья существуют только в твоем воображении! Прогони поскорее мрачные мысли! Эмма занимается, и я положительно отказываюсь вызывать ее из класса. В известной мере я одобряю твое желание жениться на этой девочке, прелесть, грацию и нравственные качества которой оцениваю вполне, но пойми, что я не стану играть сомнительную роль, служа ширмой твоему ухаживанию.

Леон опустил голову, не произнося ни слова. Тетка продолжала:

— Я скажу Эмме-Розе, что ты просил передать ей почтительный поклон, и больше не прибавлю ни слова. Я тебе обещала, что подумаю о твоих мечтах и по мере возможности помогу их осуществить. Обещаю еще раз, имей доверие ко мне и предоставь действовать. Ну, взрослый младенец, поцелуй меня и уходи поскорее.

Леон печально вздохнул, целуя тетку.

— Я уезжаю несчастным! — прошептал он.

— Ба! Езда по железной дороге образумит тебя.

Молодой человек надел сумку, взял ружье и с тяжелым сердцем отправился в дорогу.

Когда он пришел на станцию, дали сигнал о прибытии поезда. Он только успел взять билет, как закрыли кассу. Минуту спустя он уехал в Сен-Жюльен-дю-Со.

Расстояние от станции Ларош до цели его путешествия равнялось только двадцати километрам. Через сорок минут Леон уже был на месте.

Рене Дарвиль ждал его на платформе.

— Пунктуален, как солдат! Браво! — воскликнул Рене Дарвиль. — Надеюсь, ты не завтракал в Лароше?

— Нет, уже завтракал.

— Это ничего не значит, можно и вторично. Нас ждут! Есть у тебя багаж?

— Нет!

— Так поторопимся же!

И два друга пошли по направлению к городу. Родительский дом Рене находился на окраине, почти в деревне. Леон взял под руку товарища.

— Наша охота не отменена? — спросил он.

— Нет, все, как было условлено.

— Кабаны…

— Их много, по-видимому. Наше rendez-vous назначено на ферме моего дяди, находящейся на опушке леса.

— Пойдем мы туда сегодня?

— Нет, завтра. За два часа до рассвета мы пустимся в дорогу вдоль железнодорожного полотна и прибудем таким образом на ферму. Там позавтракаем и разойдемся каждый на предназначенный ему пост.

— Эта охота для меня — настоящий праздник! — воскликнул Леон.

— Для меня также, уверяю тебя. Мы позабавимся хорошо. Нам не будет жарко: барометр быстро опускается, и стрелка указывает на снег.

— Что до этого! Я тепло одет.

— Это главное! Кстати, как поживает твой отец?

— Как нельзя лучше.

— Согласился он наконец на твой отъезд в Париж?

— Не без труда.