Наталья Андреева - Я стану тобой

Тычковский кромсал ее дородное белое тело острым осколком синей чашки. Это было против всяких правил: приводить его сюда, доверять ему, пить с ним чай из обычных чашек. Она не должна была так поступать. Киба шел, чтобы ее предупредить, но… Опоздал…

«Рита, Рита, как же так? Почему? И как я теперь буду здесь без тебя?» Он с тоcкой подумал, что потерял чуть ли не единственного друга в этом городе. Городе, который хоть и принял его, но так и не стал второй родиной. Все равно чужой. И люди здесь… Просто люди. А с Ритой они могли разговаривать часами, отсюда и сплетни. Но они только разговаривали, и пили крепчайший кофе из этих самых чашек, синих с золотыми буквами. У него «Дима», у нее «Рита». Она обожала черный, как южная ночь, ароматный кофе из больших чашек и пила его «вприкуску» с такой же крепкой сигаретой. Так не по-женски, но зато процесс сопровождался остроумными замечаниями в адрес персонала вверенной ей больницы и пациентов. Из-за Маргариты Павловны и этих вечерних посиделок он с радостью ходил на работу. Теперь осколки «Риты» валяются на полу, в луже крови. Жаль. Очень жаль.

Киба обрел наконец способность дышать и шагнул в кабинет. Подойдя к лежащему на полу телу, он первым делом стыдливо одернул задравшуюся юбку. Маргарита Павловна почему-то была не в белом медицинском халате, а в юбке и нарядной кофточке. Она хотела любви. Что ж, она ее получила.

Киба посмотрел на свои руки и вздрогнул: они были в крови. И ботинки тоже испачкались. Он торопливо стал вытирать руки о белый халат. Потом спохватился: надо же вызвать охрану! Сообщить в милицию! Поднять собак! Из психиатрической больницы сбежал опасный преступник! Сбежал маньяк!

Тычковский не мог далеко уйти. На дворе поднимается метель. Только безумец может решиться на побег в такую погоду. Но у Тычковского, похоже, рецидив болезни. Ему сейчас все равно.

Киба опомнился и кинулся к двери черного хода. И едва не споткнулся о тело лежащего на пороге санитара. Тычковский, которому уже нечего было терять, с каким-то особым, садистским наслаждением оставлял на своем пути истерзанные трупы. Видимо, санитар пытался его остановить, но это все равно что пытаться остановить сошедшую с гор лавину. Киба знал, как припадок безумия удесятеряет силы больного. К тому же после убийства Абрамовой Тычковский находился в состоянии эйфории, все равно что под действием сильнейшего наркотика. Он долго терпел и получил достойную награду. И хорошо, что кто-то еще не попался ему под руку, иначе жертв было бы больше. Чем больше трупов, тем весомее награда Тычковского за терпение.

Дверь черного хода была приоткрыта, с улицы тянуло холодом, но Киба его не чувствовал. Он был вне себя от ужаса. Кровь, море крови… На белой стене, над телом санитара, чернел четкий отпечаток пальца. На полу валялся осколок синей чашки с золотыми буквами на нем. «Рита», – машинально прочитал Киба.

– Оля! – заорал он. – Нет, не надо… Кто-нибудь! Охрана! У нас побег!

Уже через десять минут больница гудела, как растревоженный улей. В милиции, обматерив их за безответственность и разгильдяйство, тоже сказали, что выезжают.

– Охранять надо лучше своих психов! Когда будем, не знаем. На дороге заносы, и ни черта не видать.

Поднималась метель. Спущенные с привязи собаки, матерые овчарки, выли и отказывались идти по следу.

– Куда он денется? – успокаивали Кибу охранники специализированного отделения, так называемые «спецы». – Собаки, и те идти не хотят. Он замерзнет в сугробе.

Дмитрий Александрович скрежетал зубами, узнавая все новые и новые подробности. Оказывается, Маргарита Павловна принесла любимому пациенту гражданскую одежду, пиджак и брюки. В этом со слезами призналась миловидная Оля.

– Зачем?

– Он сказал… сказал… Романтический ужин, – всхлипывая, рассказывала та. – Неудобно в пижаме.

– Хорошо, что она ему опасную бритву не принесла. – Киба не выдержал и витиевато выругался. – Как же идти на свидание при свечах, да небритым? Хотя ее не спасло отсутствие колюще-режущих. Он расколотил о ее бедную глупую голову чашку, а потом устроил себе настоящее пиршество. О, черт! Моя куртка пропала из гардероба! Куда вы все смотрели?! – заорал Дмитрий Александрович. – Дуры романтические! Он же псих! Сумасшедший! Ну как можно влюбиться в психа?!

Оля не выдержала и зарыдала.

– Вы бы не ездили никуда, Дмитрий Александрович, – посоветовал один из спецов. – Заночуйте здесь.

– Да идите вы… – махнул рукой раздосадованный Киба.

Тычковского поймают, в этом он не сомневался. Либо найдут его окоченевший труп. Даже в зимней куртке, в украденных там же, в гардеробе, теплых ботинках ему не уйти далеко по такой-то метели. И если Тычковский каким-то чудом доберется до города или до какого-нибудь жилья (что маловероятно), вряд ли он набросится на людей, которые там будут. Он уже сбил оскомину, охладил голову на февральском морозе и теперь будет всячески оттягивать момент, чтобы награда была как можно весомее. Между совершенными им преступлениями всегда был перерыв в несколько месяцев, а то и в год, как следовало из материалов уголовного дела. Значит, время еще есть.

«И вообще это не мое дело. Не я его привечал, не я добился его перевода в стационар общего типа. Да пошло оно все к черту! Поеду в другой паре», – решил Киба насчет обуви. В машине у него имелись еще одни ботинки, правда на тонкой подошве, зимой он всегда переобувался, садясь за руль, чтобы чувствовать педали. Ботинки были холодные, из тонкой кожи, но куда деваться? Другие-то увели! У них с Тычковским, как назло, оказался один размер ноги, что же касается одежды, тот был худее. Не намного, но Киба не раз с досадой разглядывал в зеркале свою расплывшуюся талию и растущий живот, невольно сравнивая. Они с Тычковским, кстати, были ровесниками, обоим по сорок с хвостиком, и даже похожи. Оба высокие, темноволосые, с правильными чертами лица, как обычно говорят жеманные дамочки о таких мужчинах: видные. «Разжирел ты, Дмитрий Александрович. Психом, что ли, заделаться? От нервов худеют», – думал Киба. Но ужинал, как всегда, с аппетитом: Верочка замечательно готовила.

Теперь он лишился зимней куртки и хороших теплых ботинок. Черт бы с ними, с ботинками, но почему Тычковский выбрал именно его одежду? Мог бы раздеть кого-нибудь из санитаров, в конце концов. Киба разозлился было всерьез на Маргариту Павловну с ее размякшими от любви мозгами, но потом вспомнил, что с ней стало, и застыдился. Она свое получила. Бедная, бедная Рита… Киба тяжело вздохнул. Куртку ему дал один из охранников, тоже при этом отговаривая ехать:

– Вы бы остались, Дмитрий Александрович. Переждали непогоду.

– Мне недалеко, – отмахнулся он. Куртка оказалась на два размера больше, но выбирать не приходилось.