Владимиp Югов - Человек в круге

- Ух, как ты научился! - засмеялся я, пропустив чарку. - Ты иди к нам, в писатели. У нас такое живое слово не умирает - отпечатывается навечно.

- Ничего, - засмеялся Железновский, - увидите, вдохновитесь - и слово новое найдете. Вот еще бы с ранеными успели поговорить.

- Успели послушать, как они стонут, - мрачно несло меня на рифы.

Железновский не обратил на меня внимания. Он, как мне показалось, стал пить много. И я попросил его:

- Игорь, не пей сегодня.

- А что? Поговорить потянуло? Не боишься, держать фасон не разучился?

- Ты где живешь?

- Это тайна. Впрочем, с тобой рядом.

- В гостинице, что ли?

- Ну где еще тут живут?

Мы говорили тихо, и никто нас не слышал.

- А к себе, где работал, ходишь? Там ведь все осталось вроде.

- Я знаю, вас туда водили. Для проверочки и показухи: все меняется, идет хорошо! - И хихикнул: - Ну и что? Все нормально? - И сразу посерьезнел. - К себе я не ходил. Там - другие берега. Молодые, способные, разные, но цепкие.

- Что это значит?

- Ну что это значит? Там не мы.

- А вы - это кто вы? Все продолжается?

- Ну, естественно... Только теперь, видишь, и митингами заворачиваем. И в другой роли. Впрочем... Давай действительно потом поговорим?

Я поднял руки вверх.

Когда мы поехали, хорошенько подвыпив, я договорился со своими собратьями, что на время отлучусь. Мы пошли с Железновским, не сговариваясь, в сторону штаба пограничного отряда. Штаб стоял на том же месте. Железновский был слишком нетрезв и, по-моему, говорил много лишнего. Он говорил, что знает все: как я собираю материалы на книгу о Ковалеве и его вонючем (так, брезгливо сморщившись, и сказал) учреждении, этих материалов у меня - куча, в этих материалах, - погрозил мне пальцем, - я не найду прокольчики Железновского: "Я - тут, я - не рядом с ним. И никогда рядом не был"...

Железновский, почувствовав, что я насторожился, немедленно стал говорить о другом. Он заговорил о том, чем тут занимается. Они забрасывали туда, - он кивнул на границу, - людей, своих.

- Они, - Железновский остановился и вдруг оскалился, - резали тех, кто нам изменил. Ты понял?

Я тоже остановился, хмель бросился в голову.

- Ты чего запугиваешь? Знаешь, от кого мы приехали?

- Если бы не знал... Так... Чего же ты тогда насмехаешься надо мной при всех?

- А чего ты выпал из реалки? Какой митинг? Люди стонут, пить просят, укола..

- Половина наркоманов!

- Не мели, не наговаривай на своих.

- Я знаю, что говорю. Идут иногда за анашой в пасть гада. Продаются за это.

- А ты их за это - чик? К стенке? И готово?

- Надо - всех перережу. Зачем нам тут такие сдались? Ну мусульмане курят - ладно. А это же свои, славяне! И повалом.

- На войне же! Раньше - пили. Теперь курят.

- Идем. Философ!

Вскоре мы пришли к штабу отряда. И зачем мы сюда пришли? Я понимал, зачем. Мы думали об одной женщине. Неужели это было тут? Здесь она стала круто падать вниз? Мы, конечно же, продолжали любить эту женщину и ради нее пришли сюда. Лена сказала о пребывании тут Железновского с иронией. Обо мне, наверное, говорит еще насмешливей. "Зеленый огурчик в розовых очках". Ну что же, мы ей все прощаем. Потому оба и молчим.

- Скажи, Игорь, - решился, наконец, я, - вот теперь тут, как при ней скажи. Тогда мы с кем ехали? Ведь все наше и ее начиналось с него.

Железновский заскрежетал зубами:

- Да пошли ты все это к...

Он грязно выругался.

- Знаешь, - после некоторого молчания, почти шепотом проговорил Железновский. - Похлеще него были у нас. И - остались... Не тебе же толковать о Ковалеве? - Он саркастически засмеялся: - Папочки собираешь? Фотографии? И думаешь, что - отыщется истина! Ха-ха-ха! "Начиналось с него!" Да истинное... Истинное и никогда не вывернешь! Особенно о Ковалеве. Он при живой своей жене баб новых каждый день в дом таскал. И тискал их... При бабе своей! Ей глотку пистолетом затыкал. У него на старую, один раз... извини, пропетую... У него не маячил! А ты собираешь фото!

- Он ее, Лену, сам пригласил? Или ты ему ее привел?

Железновский вскрикнул:

- Подонок! Дегенерат! Чего душу разматываешь?! Чего ты хочешь?

- Ты сам подонок! Ты же вел ее к тому. Как ты его называешь? Двойник! Ты карьеру на ней сделал. А ее - этим убил!

- Ах ты, старшинская гнида! Да куда ты лез бы?! Ну тому приглянулась! А там же они - и Ковалев, и Лена - рядочком были! Там бы... Лишь бы я пикнул против... И меня, а сразу бы и тебя!..

- Заслуги твои велики, что я жив и здоров на сегодня. Но ты повторяешься. Ты об этом, по-моему, говорил мне уже.

- Говорил, не говорил... Какая разница! Только знаю, что ты бы ничего этого не видел. И, может, теперь бы не задавал дурацких вопросов... Какая разница, водил или не водил? Тот был или не тот? Я же тебе говорю, таких было... Уйма! А вам зачитали в письме ЦК, как товарищ Берия баб шерстил и как пер против всех к власти, вы уши и развесили. Ах, взяли его и теперь же все кончится! Ну что, кончилось? Тюрьмы как были - так и остались. В тюрьмах правят воры, бандиты, сволочи. Ничего не изменилось и не изменится... - Он задыхался от гнева. Тихо, как всегда умел, вдруг предложил: - Пойдем! Я покажу тебе кое-что!

Я пошел за ним, часовой пропустил нас, как только мы показали документы. Я Железновскому по дороге сказал:

- Про Ковалева я знаю не только от тебя. Ты многое уже забыл.

- Ничего я не забыл. Оглоушенный я. Всем, всем оглоушенный!

Железновский схватил меня за руку и потащил за собой. Мы оказались вскоре у небольшого заборчика. Я заметил там холмики.

- Вот они лежат, - залаял Железновский. - Павликов, Смирнов, замполит... Ты не веришь? Не веришь и тому, что я участвовал? Участвовал. И Шмаринов участвовал. Но ни Шмаринов, ни я не стреляли. Стрелял Ковалев.

Я сжал кулаки:

- Заткнись! "Я участвовал, но не стрелял!" Так вам и верят!

- А ты возьми и поверь. Хотя бы ты поверь. Потому что я правду говорю.

- У нас не подают, Игорь. У меня - тем более. Я по листикам это изучаю. И на каждом листике - кровь, кровь!

- Если бы еще детали тебе подбросить... Детали... Ты бы... Ты бы на моем месте чокнулся!

- Ну подбрось эти детали! Ты же их прячешь... Расскажи что-нибудь вот из всего этого, здешнего! - Я показал на холмики.

- Ты знаешь, как женщины унижаются, когда их хотят к стенке ставить, а в пятидесяти метрах дети кричат?

- Павликовой дети?

- Догадался!

- Ну и...

- Что ну и? Они унижаются пуще, чем их мужья...

- Когда это было? Когда я привез Павликову? И старшего лейтенанта Павликова уже не было?

- Правильно рассуждаешь. Уже холмики стояли, когда Ковалев... Да он с ней... И при нас...

- Врешь ты! Почему же ты не застрелил его?

- А ты мог бы тогда в дивизионе по своим стрелять?

- Мог бы! Надо мной издевались!

- Ты что сумасшедший?.. Хотя... Ты действительно сумасшедший, если книжку о нем стругаешь!.. Ты помни, вонючий газетчик, когда ему в душу лезешь, чтобы вывернуть ее... Ты помни, что он тут делал с ней. И как она унижалась.