Александр Диденко - Альтернативная личность

– Тук-тук, кто к вам пришел? – Андрей приоткрыл дверцу, протиснул в нее картонного мальчика. Мальчик зашуршал валенками по коробке, смялся в пояснице, пнул бумажную урну. Урна выскочила за коробку, упала на ватный снег: – Дзинь, – сказал Андрей.

– А знаешь, – предложила Катька, – пусть он будет хулиган.

– Хулиган? – спросил Андрей. – Он уже какой хулиган! – Андрей прижался к супруге, погладил тугой живот, заелозил ухом.

– Балуется? – спросила Катька и засмеялась.

– Еще как! – Андрей улыбнулся. В животе не было слышно ничего.

– Погаси свет, – шепнула Катька.

На елке перемигивались пластмассовые свечи. Счастливо пахло хвоей. Через несколько дней закончится год, и новый они встретят втроем. Теперь втроем. И бабушка придет. И будет помогать. C нее станется. И уже приготовлены мягкие теплые пеленки, и тонкие – из ситца, и распашонки, и чепчики со швом наружу, и одеяла байковое да ватное теплое с голубой лентой – везти из роддома. И детское мыло земляничное тоже ждет. И – конечно же! – уголок с шитьем по двум сторонам. Андрея в нем получали. Андрейку. А бабушка привезет бутылочки и соски. Плюс кроватка. Вон она, кроватка, в детской. Дожидается розового мальчика. А потом – не сразу, через некоторое время – станет шумно в этих трех замечательных комнатах.

– Погладь меня, – попросила Катька.

Андрей погладил. Поцеловал две пуговицы на животе. Подумал, облобызал третью.

Это будет их последний выход. Бездетный, в смысле. А на неделе нужно будет ехать в больницу. Там ждут. И направление дали.

Андрей перенес супругу на диван, укрыл пледом, прошел к окну. Пять часов, а уже темно. Ночь, в застывших лужах полыхают рекламные огни, дробятся, рассыпаются в бисер, скачут по троллейбусным проводам, непрошеные ломятся в жилища, умирают на потолке. Андрей поежился. В приоткрытую форточку тянуло поздним декабрем: нужно проветрить комнату впрок, на полгода – мальчику потребуется свежий воздух. Да, мальчику.

– Не опоздаем? – спросила Катька.

– Ветлины все равно придут последними.

Андрей включил свет, бросил в коробку картонные санки, картонного мальчишку, раскрыл стенной шкаф – запах лаванды скользнул из трикотажного сумрака, занервничал, на цыпочках метнулся к дивану, поплыл к окну. Катька потянула носом.

Нужно собираться.

– Поднимайся, – Андрей погладил Катькино колено.

– Еще минутку, – отозвалась она под пледом, поджимая ноги. – Который час?

Андрей не расслышал. Сирень, два смешных зуба, травинка, кружевной воротничок, челка на левом глазу – на правом, если на фотографию смотреть по эту сторону. Школьница. Снял с гвоздика, дунул, отер рукавом стекло. Красивая.

– Знаешь, он шевелится… – просипело под пледом. – Пяткой уперся… А давай не пойдем. – Плед порхнул на спинку дивана. – Опять Ветлины поругаются… Вот здесь потрогай, чувствуешь?

Бодро каталось под пуговицей – мальчику передалось Катькино волнение. Или предчувствие? Андрей готов был согласиться и не идти – черт с ними. Но…

– Вставай, – сказал он. – Обещали, нужно быть.

– Минутка кончилась? – Катька протянула руки. – Поднимай…

Хлопнула, задребезжала кабина лифта. Держась за руки, они вышли в ночной воздух. «Как колотится, – испугалась Катька, – как колотится!»

– Я перчатки забыл, – сказал Андрей, и Катька вздрогнула: мальчик побежал далеко-далеко куда-то. – Постой здесь, я сейчас… Нет, не пойду – не буду возвращаться!

– Сходи, сходи, – настояла Катька. – И в зеркало глянь… – Мальчик затрясся, будто сошедший с рельсов локомотив. Катька запустила руку под шубу, погладила живот. Мальчишка замер, прислушался. Пнул, пошел в обратную сторону. Легко пошел. Остановился. Прилег на лужайку. Задремал, подрагивая ножкой.

Вернулся Андрей. Они нырнули в арку, пересекли Дежнева.

– Глянул? – спросила Катька на остановке. Андрей поднял бровь. – В зеркало, – напомнила она.

– А, понял… – бровь скользнула на место. – Забыл.

Мальчишка вскочил с травы и затрясся в предчувствии.

Длинный, бесконечный мост. Бескрайняя, заснеженная река. И шорох шин. И никого. Дома, крыши, столбы – все закончилось, осталось позади. Или не начиналось, ждет впереди? Только этот каменный мост, и только река эта. Андрей посмотрел на часы: и время как будто остановилось. То ли ранний вечер, то ли позднее утро. И машина как будто не бежит, а стоит на месте. Не заканчивается мост. Покажись встречная машина, Андрей удивился бы, сильно удивился. Но на мосту никого. И позади – ни единой души. Одинокое пространство, небо до земли. Птиц нет! – вот что: нет птиц. И ветра. Будто нереально все, и все не с ним. Сейчас закроет глаза и… Нет, Андрей этого делать не будет: не сон это. И он не снится. И зима настоящая. И мост, висящий между небом и землей, будто без опоры, реален. И человек за рулем. Худой человек, упершийся головой в крышу. А впереди и горизонта не видно – стена – то ли снег, то ли белый лес, вросший в небо. Холодный мост, пугающий. Бетон – железо, бетон – железо. По бетону – узор выпуклый: линии, углы. Архитектор – чудак. Женщина? Придет же такое в голову. То ли ромашка, то ли солнышко. И снова: линии, углы, солнышко-ромашка. В глазах мельтешит.

– Архитектор женщина? – крикнул Андрей.

А водитель не ответил, гукнул только и в потолок показал. Начальство, что ли?

– Вы строили? – догадался Андрей.

А тот опять гукнул. Не разберешь его. Всю дорогу молчит.

В самом деле, птиц нет, ветра, машин встречных. А оно Андрею нужно? Не шибко, но ведь это признаки правдоподобия. Реальность, на чем она держится? – на правдоподобии и держится. Если что-то похоже на правду – пусть даже не сама правда – мы уверены, оно и есть реальность: лишь бы узнаваемость из-под ног не ушла, тогда скажем, все окей. А чуть что-то не так, на копейку незнакомое, кричим: «Это не правда! Это не со мной!» Да правда это, и – с тобой. Может быть, этот мост – самый действительный на свете. Кто его знает, пропадет реальность, закончится все, а мост так и будет стоять, как напоминание о себе самом. Только кому напоминание, если закончится все? Кому-нибудь… Эх, мысли мрачные, невеселые, низким небом без ворон навеянные.

Не было этого долгого стояния у обочины или на остановке, когда торчишь под бесконечно падающим снегом и не знаешь, остановится кто или нет. Андрей закрыл глаза и когда открыл, он уже был тут: новенький-готовенький. А снег колотил в стекло и теперь сам никак не мог достучаться до Андрея. Будь Андрею пять лет, он показал бы язык – мол, чего, съел? А не нужно так высокомерно сыпать и сыпать, не нужно себя выставлять.

Андрей поинтересовался, как называется эта река, и водитель сказал, что никак. Доброжелательно, правда, сказал. Шутник, однако. Такая широкая и без имени? – сроду не бывает – любой дадут, любую пронумеруют, захотят еще и прошнуровать да штемпель поставить… У нас могут. Только разве она дастся? Но имя-то положено. Хочешь не хочешь, а имя выдумай.