Леонид Юзефович - Клуб Эсперо

Семченко молчал. Теперь он сидел, опершись локтями о колени и свесив голову вниз, будто его мутило.

- У нас недавно похожий случай был. Через женщину взяли одного. Ванечка откинул со лба прямые светлые волосы, и Вадим опять увидел, какой он молодой - движение это было мальчишеским, и лоб, и шея, и руки в веснушках. - Вы товарищ грамотный, в редакции работаете. Я вам хочу одну мысль привести. Из Плутарха... Знаете, был такой греческий историк?

Из висевшей на гвозде офицерской сумки он достал книгу в старинном кожаном переплете, которую, видимо, всегда возил при себе, как Суворов.

- Не подумайте, что для оправдания. - Ванечка быстро нашел нужную страницу. - Так просто, чтобы объяснить. Вот... Поскольку время бесконечно, а судьба переменчива, - начал читать он, старательно выговаривая диковинные, не часто произносимые вслух, как бы даже незнакомые слова, обозначающие то, что нельзя увидеть и потрогать, - не приходится, пожалуй, удивляться вот чему: весьма часто случаются в человечестве сходные между собой происшествия. Воистину, ежели число главнейших частиц, образующих мироздание, неограниченно велико, то в самом богатстве своей сущности судьба находит обильно-щедрый источник для созидания подобий. А ежели, напротив, происшествия в человечестве сплетаются из ограниченного числа изначальных частиц, то неминуемо многажды случаться должны происшествия, порождаемые одними и теми же причинами...

Слушая, Семченко все так же безучастно смотрел в пол, и Вадим пожалел его: само собой, страшно думать, что смерть Казарозы хоть как-то связана с его борьбой против идистов.

Когда Ванечка захлопнул книгу, Семченко сказал:

- Похожие случаи бывают, но одинаковых-то нет. Жизнь этого не допускает. Только мысли про такие случаи бывают одинаковые, потому что из самого человека. Вот мы и мучаемся: как нам всем понять друг друга?

Ванечка ошарашенно взглянул на него и согласился:

- Может, и так, вам виднее.

- Откуда у тебя эта книжка? - спросил Вадим.

- Да брали зимой в Гатчине одного полковника. На дому брали, он ее и сунул под френч. Привели, обыскивать стали и нашли. Спрашиваю: "Зачем она вам?" Говорит: читать, мол. Я понимаю, что читать, но почему именно ее? У него дома вся стена в книгах. А он: "Эта особенно в несчастье утешает". "Чем же?" - спрашиваю. Отвечает: "Пространством жизни!" Потом уж объяснил: история, дескать, велика, и столько в ней всего было, что, если Плутарха читать, собственная судьба не такой важной кажется.

Вадим вспомнил, что у Осипова был свой способ утешаться в несчастье, похожий: он смотрел в бинокль на звездное небо. Тогда, как он утверждал, музыка сфер заглушала, делала ничтожными все шумы его земной жизни.

- Сейчас я. - Ванечка вышел из комнаты.

Вадим пересел поближе к Семченко, зашептал:

- А если у этого рыжего и патроны были? Может, он вас убить хотел? Для того и в училище за нами пришел. Выследил, гад! Отомстить решил за свой идизм... Записку-то я вам показывал! И на вечере в вас целился, а попал в Казарозу. А? Вполне мог войти, когда свет потушили...

- Уйди, Кабаков, - не поворачивая головы, попросил Семченко.

- Зря вы! - обиделся Вадим.

- Чего же он сегодня стрелять не стал? Побежал от меня.

- Нервы не выдержали. - Вадим с легкостью устранил это противоречие.

Вошел Ванечка, и через минуту Семченко уже читал объяснение, написанное рыжим идистом в соседней комнате. Вадим скосил глаза и тоже стал читать, с трудом разбирая беглый корявый почерк: "Узнав о письме, которое направили в губком члены правления клуба "Эсперо" И. Ф. Линев и Н. С. Семченко, и возмущенные этим низким поступком, трусливым и фарисейским, я и мои товарищи решили принять ответные меры: 1. Организовать публичный диспут с участием товарищей из губкома в качестве судей. 2. Издать "Манифест коммунистов-идистов". Я, однако, на свой страх и риск, не поставив в известность моих товарищей, на призыв к насилию, провозглашенный И. Ф. Линевым и Н. С. Семченко, решил тоже ответить насилием. Я задумал уничтожить архив клуба "Эсперо" и похитить наиболее ценные книги из клубной библиотеки, для чего и сделал сегодня ночью попытку проникнуть в Стефановское училище. По пожарной лестнице я собирался залезть на чердак, но, увидев дверь черного хода открытой, пошел по этому пути. Пройдя всего один пролет, услышал наверху шаги, крик и звон разбитой лампочки и побежал обратно на улицу, где был задержан. Вся ответственность за этот опрометчивый шаг, недостойный принципов нашего движения, целиком лежит на мне, я предпринял его в одиночку и потому убедительно прошу подвергнуть меня наказанию без огласки, скрыв истинную причину и заменив ее любой другой, чтобы не давать в руки эсперантистам лишний козырь, который, несомненно, будет ими использован против"...

Дочитать Вадим не успел, Семченко вернул бумагу Ванечке.

- Похоже на правду? - спросил тот.

- По-моему, она и есть.

В коридоре послышались шаги - под многими сапогами вразнобой скрипели половицы, распахнулась дверь, и в комнату ввалился Караваев, подмигнул Семченко:

- А зря ты побежал! Хорошо, сообразили, что пробоины считать отправился... Давайте его сюда, ребята!

Ввели Женю Багина, секретаря клуба "Эсперо", хранителя печати.

- На выходе взяли? - спросил Ванечка.

- Ага. И письмецо при нем.

И опять зашелестел какой-то листочек. Сколько их уже было сегодня?

- Бери, бери. - Караваев протянул его Семченко.

- Что это?

- Копия письма, которое ваш Линев отправил Алферьеву на адрес клуба "Амикаро".

- А его зачем сюда? - Семченко тронул Багина за плечо. - Что случилось, Женя?

Караваев засмеялся:

- У него и отобрали это письмецо.

Вадим вытянул шею: текст на эсперанто и сноски внизу, под чертой, как в научных сочинениях.

13

А здание губчека не сохранилось. На его месте поднялись теперь девятиэтажные дома, в стеклянных пристроях расположились магазины "Океан" и "Яблонька", хоздворами своими давным-давно подмявшие узкий палисадник над подвальным оконцем, чахлую за пыленную сирень, скамейку, на которой в ту ночь Семченко сидел с Караваевым, и Кабаков топтался около.

Сидели, курили. Караваев рассказывал, что еще утром оба письма, найденных у Алферьева, предъявили Багину, и на одном из них, где речь идет об орфографии, тот узнал руку Линева. При этом Багин сказал, что печать на него не ставил, поставил, видимо, сам автор, воспользовавшись председательскими полномочиями.

- Я его попросил сходить к Линеву, - рассказывал Караваев, - узнать точно, ставил или не ставил Игнатий Федорович эту печать.

- А сами чего не пошли? - спросил Семченко.

- Думали понаблюдать за ним. Посмотреть, как будет себя вести, когда узнает, что его письмом интересуются. Может, оно шифрованное, вовсе не про орфографию... А через полчаса ты нам про клубный архив объяснил. Я и подумал: почему Багин-то ничего не сказал об этом? Да еще намекал, будто письмо какое-то странное. Мол, переводу плохо поддается... Вот такие дела. Понял, что к чему?