Роза Планас - Флорентийские маски

– Это ничтожество с рабской душой не соизволило умереть, когда ему представилась прекрасная возможность закончить свою жизнь на героической ноте, и вот теперь, мистер Харпер, угрызения если не совести, то памяти заставляют его вести себя, как и подобает жалкому трусу.

– Вы просто чудовище, – заявил Пол, смело глядя в глаза Антонио. – Вы не имеете никакого права так обращаться с этим человеком.

Огонь, мелькнувший в глазах, скрытых за полумаской, заставил его замолчать. Ни один из персонажей «Комедии», пародии, сатиры или же карикатуры – всех жанров старинного итальянского искусства – не мог сравниться по жестокости и хладнокровному презрению с тем человеком, который стоял сейчас перед ним. Хотя одет Антонио был в костюм Арлекина, его ярость коренилась в какой-то древней культуре, атавизмы которой разбивали на мелкие кусочки копившуюся веками взвешенную мудрость театра. Он не был настоящим актером, ему доверили лишь одну роль – роль чудовища в человеческом обличье, в сердце которого живет жестокий, ненасытный, не ведающий жалости зверь.

Коломбина стояла неподвижно; похоже, ей эта ситуация была по меньшей мере не по душе. Никому и в голову не приходило прекратить мучения Ласло, прервав демонстрацию так садистски терзавшего его фильма.

– Зачем вы затащили нас сюда? Вы предали своих друзей. Я уверен, что вы несете всю ответственность за их исчезновение. Федерико и Марк помогали вам, чем могли, и, если в вашем сердце осталась хоть капля совести или здравого смысла, вы должны мне ответить на вопрос, почему вы с ними так поступили.

Пол молил об ответе, как умирающий от жажды умоляет дать ему глоток воды. Не гнев, но любопытство иссушало его изнутри. Ласло тем временем перестал шевелиться, не то потеряв сознание, не то окончательно впав в состояние, близкое к коме. Его глаза были неподвижно устремлены в какую-то далекую точку в пространстве.

Второй мужчина, стоявший по левую сторону от Антонио, взял из рук библиотекаря сумку и открыл ее. Запустив руку в перчатке внутрь, он одним движением достал оттуда тот самый череп, чем немало удивил Пола, скорее считавшего эту находку чьей-то не слишком удачной выдумкой.

И вот череп оказался перед его глазами, освещенный падавшим откуда-то со свода подземелья тонким лучом света. В этом свете было видно, что костная ткань во многих местах потемнела, но сквозь темные пятна пробивается едва заметное свечение. У Пола сразу же возникло ощущение, что мягкие ткани, некогда прикрывавшие эти кости, непостижимым образом должны появиться вновь. Ему захотелось посмотреть на это чудо природы вблизи, и он сделал два шага вперед. Никто не мешал ему. Пол протянул руку и прикоснулся к кончику носа, словно желая на ощупь удостовериться в том, что видели его глаза. Нос показался ему похожим на костяной нож, а его кончик – на лезвие хирургического скальпеля. Кроме того, Пол имел возможность убедиться в том, что этот костный отросток не был каким-то образом прикреплен к обыкновенному черепу, а являлся продолжением основных лобных и лицевых костей. Не меньше, чем нос, поразили англичанина глазницы черепа, в которых он разглядел едва заметный огонек. Так, наверное, должны выглядеть в ночи сказочные домики, в окнах которых горит свет, приглашая заблудившегося путника скоротать ночь в тепле и уюте.

– Я вас пригласил, чтобы вы посмотрели на этот череп и раз и навсегда отказались от его поисков. Он находится в руках тех людей, которые имеют полное право обладать им. Я сам купил эту реликвию, а Федерико и Марк заплатили своими жизнями за то, чтобы подтвердить, что это не игрушка и не подделка. Сегодня мы уже можем с уверенностью сказать, что череп принадлежал человеку, описанному Коллоди в его сказке. Пиноккио существовал, как любой другой человек, отличала его лишь одна редкая особенность: он не мог врать. Каждая его ложь немедленно выражалась в видимых изменениях, происходивших с его телом.

Антонио рассказывал все это спокойно и с явным удовольствием. Двое его спутников стояли рядом с ним, как преторианские гвардейцы, наблюдая за реакцией Пола. Коломбина слушала рассказ Антонио молча и неподвижно, будто оцепенев от волнения.

– Хорошо, я признаю вашу правоту и не буду оспаривать подлинность этого природного феномена. Но скажите, помимо чисто антропологического интереса, что еще так привлекает вас в этом черепе? Неужели ради того, чтобы подтвердить его подлинность, стоило жертвовать жизнями Федерико и Марка? – С точки зрения Пола, представленные аргументы никак не могли служить оправданием гибели двоих друзей.

– А вы, оказывается, кое-чего так до сих пор и не поняли, – сказал Антонио, изобразив на лице подобие улыбки. – Нос куклы продолжал расти и после ее смерти. Знаете почему? Да все потому, что смерть и есть еще одна ложь. На самом деле смерть – это обратимое состояние, из которого есть путь назад, нужно только знать те вехи, по которым его следует пройти. Среди нас есть люди, которым доводилось проходить этот путь, и не однажды. Могу представить в этом качестве сопровождающую вас даму. – Он кивнул в сторону Коломбины, которая лишь смиренно опустила голову в знак согласия. – Так почему, спрашивается, я должен бояться смерти моих лучших друзей, если в любой момент могу вернуть их в реальный мир в привычном для меня обличье?

Пол не знал, что ответить. Все, что он слышал до сих пор, не вызывало у него ощущения абсурда; более того, во многое он готов был поверить, но то, что сейчас слетело с губ этого самодеятельного актера, переодетого Арлекином, с точки зрения ученого, было просто бредом сумасшедшего. Если Коломбина – покойница, то зачем, спрашивается, сопротивляться тому влечению, которое она будила в нем? «Она же старше меня, – подумал Пол, – и ее предыдущее воплощение на земле случилось гораздо раньше, чем пришел в этот мир я». Пол вдруг отчетливо вспомнил свою мрачную прогулку по саду, окружавшему Сатис-хаус. И все же он словно встряхнулся, заставив себя сбросить наваждение: необратимость смерти – это аксиома, а все, что ему говорил Антонио, – действительно ложь, причем ложь, основанная на суевериях и предрассудках. Когда живое существо умирает, в его теле начинают образовываться сильные органические кислоты, которые, в свою очередь, разлагают остальные ткани и уничтожают привычное обличье человека, превращая его в лужу перегноя, постепенно просачивающегося в землю. Вот почему древние представляли себе ад в глубине земли: все, что остается от мертвых, рано или поздно стекает туда, вглубь земной тверди, подчиняясь универсальному закону всемирного тяготения.

– А как умер Пиноккио? – сам не ожидая от себя такого вопроса, обратился Пол к мексиканцу.