Мария Ланг - Скандинавский детектив. Сборник

— У меня отец болен, — заявила она.

— Ах так… Чего тебе, Пер?

— Я спрашиваю, звонила?

— Не звонила.

Кивнув, Лунд удалился в свой закуток. Достал из шкафа пластиковый стаканчик, откупорил бутылку, налил полный стакан вина. Открыл коробочку с сыром, осторожно снял станиоль и откусил приличный кусок. Потом запил вином.

Съев сыр и выпив все вино до капли, он вставил лист бумаги в машинку и взялся за работу. Отстучав четыре страницы, молча положил их на стол секретаря. После чего сел в лифт и поспешил в Торговый банк, чтобы обсудить вопрос о ссуде на земельный участок в Ротебро.

Закончив разговор по телефону, секретарь редакции прочитал рукопись Лунда и тут же поспешил с ней к редактору отдела внутренней политики.

— В номер, — скомандовал тот после краткого размышления.

Так в пятницу перед полуднем все газеты Швеции, несколько информационных агентств и радио узнали, что Албания согласилась принять убийцу посла.

Когда владелец магазина игрушек Густав Энберг вернулся вечером, жена его была дома. Звали ее Астрид, и все годы их супружества она полностью довлела над мужем, который ради собственного спокойствия потакал всем ее капризам.

Не раз ему приходилось тяжело, но он кое-как держался. Пытался найти отдохновение в книгах, в почтовых марках. И Астрид поощряла его хобби, хотя сама была бесконечно далека от всех его интересов.

Уже много лет Энберг был постоянным клиентом всяческих массажных заведений. Выбора у него не оставалось. От секса с женой — если он вообще случался — впору было плакать. Ее он просто не интересовал. Может, вина тут была Энберга, может, ее, а может, и ничья.

Совокупляясь с девушками из всяческих салонов, Энберг всегда испытывал угрызения совести. И это в немалой степени усиливало эротическое возбуждение. Ничего странного: запретный плод… и так далее.

Но вот теперь Энберг вернулся домой, где ждала Астрид. Хотя ей было за пятьдесят, она осталась стройной, симпатичной и весьма ухоженной.

Астрид читала газету за кухонным столом и едва покосилась на мужа.

— Ты дома! — воскликнул он.

— Да. И мне сразу же пришлось стирать и мыть посуду.

— Я полагал, ты вернешься только на будущей неделе.

— Это не повод, чтобы превращать квартиру в хлев.

— Но, дорогая… — начал было Энберг.

— Да-да, вот именно. Ты так и не привык к порядку.

Энберг убрался в ванную, немного посидел на стульчаке, бессмысленно уставившись перед собой. Потом старательно умылся. Взглянув в зеркало, он убедился, что побагровел, как после тяжких физических усилий. Пришлось пустить холодную воду и ополоснуть лицо, чтобы немного полегчало. Он вернулся в кухню. Астрид все еще читала.

— Ты ела?

— Ужин в холодильнике, нужно только подогреть.

В холодильнике оказалась тарелка с тремя кусочками рыбы и двумя картофелинами. Энберг поставил на плиту кастрюльку с водой, на нее тарелку и стал ждать. Прошло минут пять, и, вытерев низ тарелки, он поставил ее на стол, достал из шкафа стакан и налил молока из литрового картонного пакета.

— Почему ты не пьешь пиво, раз им забит весь холодильник?

Энберг подозревал, что разговор примет именно такой оборот. Он любил пиво и в отсутствии жены ежедневно пил его во время еды. Когда же она была дома, ему не хотелось пива. Пить пиво она считала некультурным, уже само это слово в ее устах звучало как бранное, напоминая плохие фильмы тридцатых годов и подозрительных завсегдатаев забегаловок на Содергатан.

Он не ответил, сосредоточившись на опостылевшей еде. Заняла она не больше трех минут. Потом старательно ополоснул тарелку и поставил в сушку рядом со стаканом и вилкой.

Пока он мыл и расставлял посуду, жена следила за ним страдальческим взглядом. Наконец он подсел к ней и спросил:

— Как в деревне?

Астрид сняла очки, протерла глаза старательно намани-кюренными пальцами и снова надела очки.

— Не видишь, я читаю?

Энберг почувствовал, как злость комом подкатывает к горлу и кровь стучит в висках. Но, как обычно, взял себя в руки.

— Пойду немного покопаюсь в марках…

— Делай, что хочешь,— отмахнулась она и вернулась к чтению.

Энберг перешел в одну из четырех комнат, составлявших их обширную квартиру в старом богатом доме неподалеку от французской школы и собора Святого Яна. Присев к столу, он рассеянно принялся перебирать маленькие разноцветные прямоугольнички. Обычно это занятие его сразу успокаивало, но на этот раз ничего не получалось. Вставив в глаз лупу, он поднял пинцетом марку с изображением футболиста. Энберг собирал марки на спортивную тему.

Некоторое время посмотрев на темнокожего футболиста с напряженными мышцами, он отложил марку, поднял бровь, и лупа выпала на подставленную ладонь. Концом пинцета принялся скоблить кожицу на ногтях, пока белые полумесяцы матово не засветились на розовой поверхности.

Снова поднял марку. Несколько секунд рассматривал ее, потом отложил. И так несколько раз.

В нем все еще не улегся гнев на жену. Одна из марок вдруг скаталась в пальцах в цветной шарик. Взяв его между большим и указательным пальцами, он пустил его под потолок. Шарик взлетел, потом отскочил, и Энберг вспомнил, как когда-то сделал это в школе, когда одноклассник забрал у него насос от велосипеда.

Из заднего кармана он достал бумажник. Там были четыре банкноты по сто крон. Вздохнув, он спрятал бумажник. И снова попытался сосредоточиться на марках. Со вздохом отыскал на полу маленький шарик, с трудом расправил его и долго вглядывался в сморщенный клочок бумаги, который был одним из лучших экземпляров его самой ценной серии. Потом разорвал марку на мельчайшие клочки и сразу как-то постарел — ведь все-таки ему уже исполнилось шестьдесят два…

Несколько раз он пересыпал обрывки с ладони на ладонь. Несколько клочков бумаги упали на пол, словно снежинки. Потом, тяжело вздохнув, отложил кляссеры с марками и пошел на кухню.

Астрид сварила себе кофе. Поднимая чашку, она старательно отгибала мизинец, как видела в кино.

— Не спрашиваю, будешь ты или нет, — сказал она. — Ты же не пьешь кофе по вечерам.

— Сегодня, во всяком случае, не хочу,— заявил Энберг таким странным тоном, что Астрид даже испугалась.

— Что с тобой? Ты что-то неразборчиво бормочешь.

— Напротив, я впервые говорю открыто.

— Открыто?

— Вот именно. Я собираюсь от тебя уйти.

Все было сказано. На несколько секунд воцарилась абсолютная тишина, настолько глубокая, что стало слышно тиканье больших часов в гостиной.

Астрид прервала молчание презрительным тоном, в котором все же чувствовалась нотка беспокойства:

— Уходишь? А на что ты будешь жить? Ты же не воображаешь, что сможешь прокормиться своей жалкой лавчонкой с игрушками?