МАРК - Имя бога

А по лестнице уже грохотали армейские ботинки. В тот момент, когда патрульные один за другим стали выскакивать на площадку, кейс под Крисовым зубилом распался на две половины.

– … – потрясенно выматерился старшина.

Инспектор даже его не одернул – только очень тщательно пригладил волосы.

В Охотничьем домике не было слышно ни единого звука, кроме тяжелого дыхания нескольких человек.

– Умоляю вас, отпустите меня, аккумуляторов хватает всего на два часа… – простонал профессор.

В уцелевшей половине кейса, опутанный разноцветными проводами, колыхался в прозрачной емкости человеческий мозг. Провода выползали из аквариума и змеились к связке перемотанных скотчем батареек. По полу разлетелись листы, исписанные закорючками, ветхие книги, ноутбук, несколько блокнотов и какая-то мелочевка.

– Не трогайте, не трогайте, вызовите того, кто в этом понимает, вызовите компетентное лицо, – голос профессора почти уже не дрожал, в нем появились требовательные нотки.

– Заткни…, в рот тебе ноги, – сказал старшина.

Остальные согласно промолчали.

– Вы умрете, вы все умрете, – горячо заговорил профессор, – столько лет! Боже, столько лет…

– Господин майор, – медленно сказал в трубку инспектор. – Задержан подозреваемый. Да, так точно. Понял. Да. Да. Так точно.

Я поднял листок с закорючками.

– Это готические руны.

– … – процитировал Крис старшину Локтева.

У меня было тяжело на душе. И кто только выдумал мобильные телефоны? Пока бы их не было, можно было с чистой совестью списывать свои душевные метания на элементарное отсутствие связи, а теперь, хочешь не хочешь, придется объясняться.

Сначала я позвонил Кларе, очень сжато рассказал ей о том что случилось, и попросил передать все это Ляле – вместе с приветом от меня и Криса. Клара ответила, что я могу на нее рассчитывать – ответила так, что я понял: она лично не рассчитывает уже ни на что.

Потом пришлось долго молчать в трубку, пока шеф упражнялся на мне в остроумии.

– Ладно, черт с тобой, – в итоге сказал он, – я только не понимаю – как ты умудряешься постоянно во что-то вляпаться?! Пока будешь добираться, подумай, что из этого можно выжать, понял?

– Понял, – покорно ответил я.

Но самым сложным было позвонить маме. Вряд ли она простила бы меня, если бы узнала о моих приключениях из выпуска новостей, так что я решил работать на опережение:

– Обещаю: прямо из аэропорта – к тебе. И все расскажу, минута за минутой. Не переживай. Были проблемы, но сейчас уже все в порядке. Ну что ты молчишь, мам?

– Ох, – простонала она, – что же там случилось, что ты полетишь самолетом?

Профессор Крачун (которого, кстати говоря, эксперты признали вменяемым), хотел облагодетельствовать человечество.

Объехав старинные молдавские и трансильванские села, он собрал неимоверное количество легенд, сохранившихся еще с тех времен, как сюда вернулись готы, набравшиеся мудрости в северных краях. Им не давало покоя золото Децебала, н о для того, чтобы заполучить его, нужно было сначала вернуть себе свою землю. Для этого готские военачальники решили использовать сохранившиеся с незапамятных времен подземные дороги – пусть у повстанцев было не столько оружия, сколько у римлян, зато теперь их воины могли выскакивать перед врагом буквально ниоткуда. И у них были выносливые и упрямые соратники – последние даки, такие же могучие и голубоглазые потомки Атлантов, как сами готы.

Эффективность этого союза был поразительной – несколько десятилетий никто не мог противостоять отрядам берсерков, которые были отважны настолько, что это граничило с безумием. Их старались заполучить правители всех сопредельных стран, но ничего не выходило – оказавшись на чужбине, богатыри погибали через несколько недель. Люди болтали, будто все дело в том, что душа воинов оставалась на родине – лишенные души, они умирали в положенные сорок дней, и предотвратить это было невозможно. Кроме того, при первой же возможности пленные убивали себя, бросившись грудью на что-нибудь острое – хоть копье, хоть крепкий сук.

Их мужество и фанатизм были непостижимыми, нечеловеческими – тут явно не обошлось без вмешательства высших сил, шептались люди. Это все Залмоксис: он брал безумных солдат под свое покровительство и посылал за ними их даймонов, чтобы те оберегали берсерков во сне и прикрывали им спину на поле боя. Залмоксис, рассуждали старухи, такой же как Иисус – возможно, они даже братья, только один занят тем, чтобы что пестует боевой дух в настоящих мужчинах, а другой старается чтобы все остальные не забывали: кроме силы, крови и золота есть нежность, любовь и дети… а им очень трудно объяснить, зачем это нужно – убивать без жалости правых и виноватых, перерезать горло младенцам и сжигать на кострах их матерей, чтобы спасти их вечную душу.

Так тут и жили до 17 века – между готическими преданиями, дакскими кладами и истовым православием. Да еще и Ульфила, первый готский епископ и неисправимый еретик, подлил масла в огонь, переведя добрую часть Библии на свой язык. Одни трепетали перед священной книгой, другие помалкивали, многие насмехались на дней, но и те, и другие, и третьи твердо знали: «Ульфила» означает «Волк». И никто – ни смертный, ни бессмертный – не в силах изменить свою природу и свое истинное имя. Конечно, имя можно переписать и заставить всех забыть как оно звучало раньше – люди нередко делают такие вещи, странные, показные и жалкие в своей бессмысленности, – только ничего не произойдет: в каждом из нас, пусть и под другим прозвищем, будет бесноваться все та же кровь, вобравшая смелость, блеск, величие и безумие ушедших поколений. Мы попросту не можем взять себе имя, так что нам дают его еще до того, как мы в состоянии отличать одни звуки от других. Ведь выбирать имена – право тех, кто первым разглядел нашу суть.

Они бывают мудрыми и умеют подмечать даже то, что еще даже не проявилось – и тогда нам достается лучшее, единственно верное имя. А бывают – усталыми и равнодушными и потому, не задумываясь, пускают нашу судьбу под откос.

Интересно, а кто же дал имя Богу? Может, незачем и узнавать – и потому что это уже неважно, и потому, что капля крови того, Самого Первого, обязательно есть в каждом из нас. Обязательно – такова логика вещей. А человечий век слишком короткий, и чем пытаться опередить коллайдер, достойнее смириться: пускай существует нечто, на что мы не в силах повлиять, зато никто не отнимет у людей способности проникать в суть вещей и изменять ее до тех пор, пока она не станет совсем другой, необыкновенной, такой, какой еще не бывал – и вот тогда мы получаем истинное право назвать эти вещи по-новому.