Дерек Картун - Падение Иерусалима

В Дамаске Хайек первым делом пошел к себе домой, переоделся и, следуя инструкции, направился к Ханифу - бриться не стал, он всегда после акции несколько дней не брился, а почему - и сам не знал.

- Все прошло хорошо, - сказал он. - Нам помогли, как и обещали. Ребята были на высоте. Но из квартиры пришлось уйти.

- Почему?

- Кому-то, видно, странным показалось, что много людей ходят туда-сюда. Настучали, наверно. Но все обошлось, нас предупредили вовремя.

- А если бы не предупредили?

Толстяк помолчал, поерзал на стуле.

- По-моему, это простая случайность. Вечно какой-нибудь тип найдется, который сует нос в чужие дела...

- А я в простые случайности не верю, особенно если они на руку врагу. Когда обстоятельства благоприятствуют нам - это же не случайно! Значит, мы хорошо все продумали и благодаря этому реализовали свои возможности наилучшим образом. Разве не так?

- Согласен. Но мальчики правда сработали отлично. Стреляли без промаха... - Вид у говорившего был встревоженный, он будто оправдывался.

- А ты что скажешь? - Ханиф медленно повернул голову и в упор посмотрел на молодого человека. Взгляд его был тяжел. Тот, кого здесь называли Эссатом, попытался ответить Ханифу не менее прямым взглядом, но у него не получилось. Он смешался, полез было в карман за сигаретами, но передумал и заговорил сбивчиво:

- Похоже на правду. Да, похоже. У них там в полиции понятия не имеют, что в соседнем департаменте делается. Могло так совпасть - полиция держит своих стукачей во всех местах, где живут арабы. Вполне могло так быть стукнул кто-то, что, мол, люди ходят, много...

- Я так не думаю.

Эссат пожал плечами. Ему отчаянно хотелось закурить, но он медлил. Тот, толстый, притих на своем стульчике. Тишину нарушал лишь стук пишущей машинки, доносившийся откуда-то сверху.

- Возьмем это дело на заметку, - похоже было, что профессор Ханиф решил пока отложить неприятный разговор. Он снова повернулся к Сааду:

- Завтра возвращайся в Париж. Ищи новые возможности безопасного пересечения границ. Расмия получила от меня инструкции.

- Значит, планы меняются?

- Скажем так: сроки сокращаются. Я думаю, в Риме надо начинать прямо сейчас. - Он обернулся к Эссату: - Ты поедешь с Расмией. Она устроит все с твоим паспортом. Ступай сейчас к ней, наверх...

- Хорошо, шеф. А что делать в Риме?

- Узнаешь в свое время. Расмия тебя ждет.

Молодой человек поднялся, толстяк собрался было сделать то же самое, но профессор жестом остановил его:

- Постой. Нам еще надо поговорить.

Тот послушно опустился на стул, а молодой человек вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Но вместо того чтобы подняться по лестнице, он повернул в короткий коридор, вошел в туалет и заперся. Там он достал из кармана джинсов миниатюрный приемник, включил - на заранее настроенной частоте зазвучали голоса. Он уменьшил громкость и прижал приемник к уху.

- ...Возвращаясь к этому делу в Афинах... Только четверо знали, - голос профессора из соседней комнаты. - Ты ведь еще не успел проинструктировать своих людей?

- Нет, конечно. Вы же запретили...

- Прекрасно. Тогда как получилось, что посол, который всегда ходил на службу между восемью и половиной девятого, вдруг изменил своей привычке? Выходит из дому то в девять, то в половине восьмого, то в восемь сорок пять...

- Не знаю.

- И у него к тому же появляется новый шофер. Человек совершенно другого типа: прежний был в очках, а этот очков не носит - это может означать, что он лучше стреляет.

- Возможно, и так.

- Повторяю: о готовящемся покушении знали только четверо. Я никому ничего не говорил. Тебя знаю давно - ты не из болтливых.

- Расмия тоже ни при чем. Надежная девочка, да и приятелей у нее нет.

- А утечка все же была. А теперь еще явочную квартиру в Париже потеряли...

- Вы полагаете, это как-то связано?

- Полагаю, такая угроза есть.

- Я никому ни слова не сказал. Клянусь.

- А как насчет Эссата?

- Я должен сказать: есть в нем что-то такое... не совсем...

- Что именно?

- Сам не знаю. Может быть, нетерпелив слишком...

- Но мы все нетерпеливы, когда речь идет о нашем деле.

- Любопытен чересчур...

- Бывает, и ты задаешь вопросы.

Наступило короткое молчание, приемник за стеной уловил невнятные звуки - будто что-то двигали по столу. Молодой человек по имени Эссат осознал вдруг, что сердце у него колотится почти до боли и в ушах стоит глухой звон.

- Больше ничего не могу сказать, шеф, это только подозрение, интуиция...

- Считаешь, он мог проговориться?

- Как бы не хуже. Меня бы это не удивило...

Снова пауза. Эссат заметил, что приемник уже не прижат к плотно к его уху - руки слишком дрожат.

- Поручение, которое вы ему дали...

- Я знаю, что делаю...

- Ну, конечно...

- И твое задание во Франции - оно не совсем такое, как я тут говорил. Ты должен установить там контакт с одним человеком. С майором Савари из главного управления внешней безопасности. А через него еще с одним - его зовут Таверне. Имена не записывай!

- Да, шеф.

- Одно скажу: твое задание - часть плана, который в нашей борьбе является решающим. Эта акция - единственная, которая сможет изменить карту Палестины. Никому ничего не говори.

- Хорошо.

- Все эти предосторожности приходится предпринимать из-за того, что французская контрразведка заодно с сионистами. Не следует им знать о нашем присутствии в Париже. Так что действуй, будто находишься на вражеской территории, хоть у нас там и есть добрые друзья.

Тот, кто подслушивал, выключил приемник, спрятал его в карман, спустил воду в туалете и вышел. Он уже почти поднялся на второй этаж, когда дверь, ведущая в комнату профессора, открылась.

Девушка родилась в Армении - там, где веками смешивались кровь турецкая, греческая и прочие, благодаря чему появлялись на свет люди редкостной красоты, а также не утихала непримиримая национальная вражда тем сильнее, чем менее этнически чисты были ее участники.

В восемнадцать лет она приехала в Бейрут во всеоружии своей красоты, незаурядных способностей и почти первобытного национализма, который составляет и надежду, и проклятие угнетенных народов. Поступила в Американский университет, завела знакомства со студентами из Палестины, Сирии и Ирана. Сжигающий их национальный революционный гнев заставил ее отвлечься от судьбы собственного народа, занятого устаревшим конфликтом с турками и русскими, и распространить свое сочувствие на многих других, кого постигла та же участь. Изучение археологии и древней истории как бы подвело фундамент под ее политические взгляды, создало некий интеллектуальный каркас, внутри которого ее страсть расцветала, обретала форму, находила себе оправдание и направление. Ее учителем и героем стал профессор Явед Ханиф, который вел в университете курс археологии. Они сделал ее одной из тех, кого сама она называла революционерами, турки - бунтовщиками-националистами, русские - буржуазными националистами, а израильтяне - арабскими террористами, при том, что к арабам она вовсе не принадлежала - имя Расмия Бурнави было лишь nom de guerte*.