Владимир Кашин - По ту сторону добра (Справедливость - мое ремесло - 5)

Словно отвечая на ее недоумение, женщина сказала:

- Я - Катерина Притыка. В девичестве. Теперь - Томсон... - Она, казалось, сверлила взглядом хозяйку квартиры.

"Катерина Притыка? Катруся?!" Таисия Григорьевна еще больше растерялась. Перед мысленным взором мгновенно возникла толстушка Катруся с ее голубыми, как небо, глазами, в любимом платьице в горошек, с длинной косой. Неумолимое время выветрило из памяти все другое, даже лицо, а вот крупные васильковые глаза и - подумать только! - платьице в горошек сохранило навсегда! Какой еще удар уготовила ей судьба? Что за человек явился, что ему нужно? Сестра Катруся пропала в войну - скоро уже тридцать лет...

Но у незнакомки были светлые, с легкой голубизной, как у всех криничанских Притык, немного выцветшие глаза и какая-то особенная манера разговаривать, чуть склонив набок голову, как у самой Таисии Григорьевны.

Они стояли друг против друга, миссис Томсон продолжала пристально рассматривать почему-то испуганную ее появлением крупную белокурую женщину с вышитой косынкой на голове, совсем не похожую на Тасю, которую в начале войны отвезли к тетке под Харьков. Кэтрин пришла сюда по адресу справочного бюро и была не уверена, что и в самом деле нашла свою сестру.

Перед глазами каждой пролетели картины детства, сначала светлые, розовые, а потом - черные как ночь; у одной - чужестранная неволя, у другой - потеря близких, сиротство. У каждой свое: у старшей - Англия, семья, дети, новая, непохожая на прошлую жизнь, у Таисии Григорьевны театральное училище, сцена, Борис Сергеевич...

Прошла минута-другая, и будто притягивающая искра проскочила между ними: незнакомка нерешительно, неуклюже бросилась через порог, и они обнялись тут же, в коридоре.

- А я Тася! Тасюня, Тася! - почему-то повторяла одно и то же Таисия Григорьевна, точно убеждая в этом не только сестру, но и саму себя. - Не может быть, не может быть! - растерянно приговаривала она, ведя сестру за собой в комнату и садясь с нею на тахту. Плача и смеясь, они ойкали и охали и все еще осматривали друг дружку, отыскивая родные черточки, заглядывая в глаза - те ли они самые, что смеялись в далеком детстве, светились лаской, - искали в них себя, свое близкое, родное.

Кэтрин Томсон была для Таисии Григорьевны существом новым, ранее неведомым. Воспринимала ее больше разумом, чем сердцем, не могла побороть чувства неуверенности, какое вызвали у нее измененные годами черты лица, говор и тот неимоверный факт, что Катруся жива и сидит рядом.

Первое, что осмысленно проговорила Таисия Григорьевна, был вопрос:

- Где мама, Катруся?

- Мама? - выдохнула миссис Томсон. - Я думала, что она тут, на Украине. Когда немцы гнали нас из Криниц, на какой-то станции - я уже забыла - молодых женщин и подростков отделили от старых людей и увезли в Германию. А что с мамой, не знаю... Я думала, ты...

- Откуда мне знать! Я же была у тетки Христины, - горько произнесла Таисия. - Тетя недавно умерла... Мы с ней сколько раз ездили в наши Криницы... Никого из прежних криничан не нашли. Пришлые люди построились, восстановили село... Слух был, что немцы всех криничан убили... Думала, что и тебя с мамой... - Таисия Григорьевна умолкла. И снова кинулась обнимать и целовать сестру.

- Я так виновата перед тобой, Тася, - в свою очередь говорила Кэтрин Томсон. - Должна была раньше приехать... Я живу в Англии, в Лондоне, у меня хорошая семья: сын, дочь...

- Подумать только! - всплеснула руками Таисия Григорьевна. - В самом Лондоне!

Кэтрин сняла с плеча сумку и достала большое цветное фото, на котором были представлены все Томсоны.

- Это мой муж Вильям Томсон, - указала Кэтрин на высокого лысоватого мистера, одетого в серый костюм. - А это Робин, рядом Джейн. Ты ее скоро сама увидишь... Потом я тебе все-все расскажу. А сейчас поедем ко мне. Она небрежно окинула взглядом комнату Таисии. - Я остановилась в гостинице "Днипро"... Вильям раньше не пускал меня к вам... А в прошлом году он умер... Все боялся, что не вернусь, говорил: сошлют в Сибирь за то, что поехала в Англию. Честно говоря, я тоже боялась, всякие разговоры ходили... Вильям говорил, что ни тебя, ни мамы нет в живых. И все равно я виновата перед тобой. Мне нужно было раньше приехать. - Миссис Томсон тяжело вздохнула. - Наконец приехала, заболела... В больницу попала...

- Ой! - снова всплеснула руками Таисия Григорьевна.

- Мне даже операцию сделали. Аппендикс вырезали.

Таисия Григорьевна встревоженно смотрела на сестру.

- Ничего страшного. У вас прекрасные хирурги. Я уже забыла об операции. Немного боялась за сердце. Оно у меня слабое. Столько пережито!..

- У тебя усталый вид.

- Я была в Ленинграде, в Москве... Но разве я могла вернуться в Англию, не побывав в родных краях? В глубине души надеялась найти тебя... И, видишь, не ошиблась. Если бы не операция, я бы тебя отыскала раньше... - Миссис Томсон нежно погладила руку сестры. - Но, знаешь, не сразу узнала.

Они все еще присматривались друг к другу, словно не верили себе.

- Сколько лет, сколько лет! Что делает неумолимое время, особенно с нами, с женщинами... - закусив губу, горестно покачала головой Кэтрин.

Она вскочила с тахты.

- Идем же... Я побоялась возвращаться в Англию одна - в дороге всякое бывает, и мне разрешили вызвать сюда дочку. Джейн прилетает завтра. Она прекрасная девушка и тебе понравится. Я уверена в этом, - сказала миссис Томсон, разглядывая себя в зеркале, которое когда-то служило Таисии Григорьевне для домашних репетиций. - О, какое у тебя большое зеркало. Это прекрасно!

Таисия Григорьевна заперла комнату, и они вышли на улицу.

- Ты замужем? - спросила миссис Томсон.

- Да, - ответила Таисия Григорьевна, в душе радуясь, что Бориса нет дома: она знала характер мужа и понимала, что его надо подготовить к тому, что объявилась сестра...

* * *

Кэтрин Томсон сидела в кресле напротив сестры и задумчиво теребила пальцами концы накинутой на плечи белой шали. Из открытых дверей балкона веяла вечерняя прохлада, и миссис Томсон ежилась даже под этой накидкой из гагачьего пуха. Таисия Григорьевна, напротив, расстегнула воротничок блузки, сидела раскрасневшаяся от выпитого вина и, главное, от возбужденности, не покидавшей ее с момента появления Катерины, которая еще больше усилилась в богатом номере гостиницы.

В беседе с сестрой в памяти Кэтрин воскресали не только лица друзей, криничанская улица, материнская хата, двор со старой сливой и яблоней-кислицей, завалинка, на которой она играла совсем маленькой девочкой, место на печи, где пряталась от сердитой бабки, но и давно забытые эпизоды, казалось, из чужой жизни, судьбы какой-то незнакомой девчонки. Она удивлялась своей памяти, которая порой не сохраняла вчерашние события, зато картины далекого детства вызывала сейчас с такой неожиданной щемящей яркостью.