Владимир Кашин - Тайна забытого дела (Справедливость - мое ремесло - 2)

_______________

* О темпора, о морес! - О времена, о нравы! (лат.)

** Гомо новус - новый человек (лат.)

Козуб терпеливо выслушал этот монолог. Он с удовольствием проверил бы сейчас документы у этих "сливок интеллигенции", но приказом начальника главмилиции действовать в одиночку запрещалось. Да и не хотелось нарушать покой соседки, которую он, прожив в этом доме почти полгода, увидел впервые и которая поразила его своей красотой.

- Оставьте, Юпитер, - сказала оратору хозяйка. - Дайте человеку отдохнуть.

Она настойчиво пыталась усадить гостя на свободный стул, но Козуб еще не решил, как вести себя дальше.

Пожилой артист сел и перестал обращать внимание на инспектора.

Козуб почувствовал, что вся эта непонятная богемная компания для него неподходяща. Это унижало его в собственных глазах и вызывало острую враждебность к гостям соседки Терезии, и особенно к насмешливым патлатым юнцам и к их бледным экзальтированным девицам.

В углу, в ободранном до пружин мягком кресле, сидел с подчеркнуто равнодушным видом очень худой юноша. Черные нечесаные волосы его падали на плечи. Он держал в руках инкрустированную перламутром гитару и, небрежно пощипывая струны, напевал нечто очень тоскливое и неразборчивое, напоминающее псалом. "Жизнь человека так крайне мгновенна..." - инспектору удалось понять только эти слова.

Вся эта обстановка напомнила Козубу дела разоблаченных подпольных организаций - эсеровских и петлюровских, связанных с вражеской эмиграцией и иностранными разведками, готовивших восстание против Советской власти. Некоторые из подсудимых тоже называли себя "сливками интеллигенции", кричали о своих революционных заслугах, но под тяжестью улик сознавались в своих неблаговидных деяниях.

Козуб решил воспользоваться приглашением миловидной соседки, как ему казалось, именно для того, чтобы присмотреться к ее гостям. Он сел.

"В жизни все временно..." - пел юноша.

Кто-то передал хозяйке две рюмки, и одну из них она протянула Козубу.

- Нет, нет, спасибо. Я не пью, - сказал инспектор.

- На службе. Но сейчас, у меня в гостях...

- Я всегда на службе.

- Ах, революция! Кровавая красавица! Она забирает себе всех самых лучших мужчин, ничего не оставляя нам, обычным женщинам. Я начинаю ревновать вас к ней, - хозяйка чокнулась с Козубом. - Во имя нашего знакомства и, смею надеяться, будущей дружбы отступите сегодня от ваших правил!

Терезия открыто посмотрела гостю в глаза и так приблизилась к нему, что он ощутил на себе ее теплое дыхание. Козуб для приличия пригубил свою рюмку.

"Слышен звон бубенцов издалека, - запел чистый женский голос, и гитарист, позабыв псалмы, начал аккомпанировать певице. - Это тройки знакомый разбег..."

"Нет, это все-таки артисты, а не заговорщики", - решил Козуб. Ему даже стало смешно, что он мог подумать такое о голодных артистах, которые не оставляют своего искусства и в это трудное время. От этой мысли гости Терезии стали ему даже симпатичны. А после второй рюмки он уже начал им подпевать.

В тот вечер инспектор Козуб потерял голову и с тех пор зачастил к обольстительной соседке, пока однажды ночью не застукали его там сотрудники Чека. Как выяснилось, первое впечатление не обмануло Козуба: прелестная Терезия прятала в ящиках с театральным реквизитом эсеровские листовки, призывавшие к антисоветскому мятежу.

Козуба арестовали вместе с нею. Но на следующий же день выпустили, переведя на домашний арест. А на третий день его вызвал в наркомат внутренних дел один из руководящих работников. Для совершенно неожиданного и, как выяснилось позже, сугубо конфиденциального разговора.

29

Бывать в психиатрической больнице Ковалю не приходилось еще ни разу. И поэтому, подъезжая к ней, он с любопытством воспринимал любую подробность. Приземистое белое здание было огорожено высоким и тоже белым каменным забором, который захватывал довольно значительную часть березовой рощи. Роща, казалось, перепрыгнула через этот забор, и больница надежно укрывалась среди берез, органично вписываясь своими старинными башенками в великолепный лесной пейзаж.

- В истории болезни подлинная фамилия не значится, - докладывал по дороге лейтенант Андрейко, - значится "Апостол", затем "тринадцатый", а рядом - большой вопросительный знак. Он у них самый давний безнадежный больной. Но держат, потому что нет родственников. А вообще старикан, говорят, тихий и мог бы жить в семье. В сопроводительной записке Центророзыска, датированной двадцать третьим годом, сказано, что излечение этого человека имело бы большое значение. В той же записке сообщается, что задержан он был в селе Коломак, под Харьковом. Ходил от дома к дому как юродивый, без шапки, несмотря на лютый мороз. Что-то лепетал и хихикал, как шаловливый ребенок. Больше ничего там нет, кроме всяких рецептов и врачебных пометок. Да вы сами увидите, товарищ подполковник.

- А зачем ездит к нему жена Решетняка? В больнице знают, кто она такая?

- Не знают. Считают, что из человеколюбия. Она ведь покровительствует не только ему, но и еще нескольким одиноким старикам.

Машина остановилась у небольших ворот. Было тихо. Только в ветвях высокого тополя щебетали птицы. Коваля поразило полное отсутствие буйных выкриков, которые, как ему казалось, непременно должны были здесь раздаваться на каждом шагу. К больному Коваль отправился вместе с врачом молодым человеком, который, видимо, уже научился ничему не удивляться. Лейтенант Андрейко был в форме, и его оставили в кабинете.

Старичка нашли на поляне. Он сидел прямо на земле, около скамьи, рвал траву и разбрасывал ее во все стороны.

- Апостол, - сказал врач, - нельзя рвать траву.

Старичок не обратил на эти слова ни малейшего внимания.

"Одуванчик", - подумал Коваль, рассматривая этого вконец исхудавшего человека. Белолицый, с лысинкой, укрытой кое-где длинными седыми волосами, он и в самом деле был похож на одуванчик.

- Ты который апостол? - спросил врач.

- Тринадцатый, - ответил умалишенный тоненьким голоском.

Коваль почему-то вспомнил, что этот жалкий человечишко был когда-то могущественным финансистом, и у него промелькнула мысль о тщетности и бесплодности богатства. Он внимательнее присмотрелся и заметил у старика точно такую же седловинку на переносице, как у профессорши. Наследственность!

- Скажите, пожалуйста, что мы его знаем, - попросил Коваль врача. Он не Апостол, а Апостолов, Павел Амвросиевич, бывший председатель правления банка.

Старичок повернулся к ним спиной и принялся снова щипать траву.

- Попробуйте сами с ним поговорить, - врач поднял старика и усадил на скамью.

Но как подойти к душевнобольному? Какого только опыта не было у Коваля, с какими только людьми не приходилось ему беседовать, но с такими - никогда... И вдруг его осенило: