Аркадий Адамов - Петля (Инспектор Лосев - 2)

Между прочим, самое реальное место в фильме, который мы смотрели, если хотите знать, так это, как начальство ест плешь своим подчиненным за нераскрытое преступление. Правда, начальство само как огня боится своих избирателей, но это дела не меняет. А ну-ка, старший лейтенант Лосев, доложите, как это так: чуть не три недели бьетесь над преступлением в котловане и не можете понять, что к чему? И не ссылайтесь, пожалуйста, на следователя прокуратуры Исаева, который старше вас и тоже не может пока понять, что к чему. Вы отвечайте за себя. Не научились самостоятельно работать? А общественность волнуется. Где результаты? Что вы можете доложить?

Да уж, без результатов лучше в Москву не возвращаться. Сейчас это означает - без Павла. Нет, не так. Без признавшегося во всем Павла. Нет, это тоже мало. Без доказательств и улик против Павла, хотя бы первоначальных, чтобы только убедиться, что мы на верном пути. Потому что новую петлю бросать уже некуда. Словом, без Павла я в Москву не вернусь. И это преступление мы все-таки распутаем.

Но мне хочется, я даже считаю это нужным, чтобы потом о нем все узнали, чтобы каждый это дело пережил, и усвоил бы наиглавнейшую мысль, и внушил бы ее потом своим детям и внукам: "Каждая человеческая жизнь священна и неприкосновенна, как родина, как любовь, как ты сам, наконец".

Я подхожу к нашему корпусу. В нескольких окнах еще горит свет. Поднимаюсь по ступеням, толкаю высокую стеклянную дверь и через просторный вестибюль, где стоит телевизор и полукругом перед ним в беспорядке расставлены ряды стульев и кресел, я прохожу в коридор, миную открытую дверь комнаты дежурной сестры, и молоденькая эта сестрица предостерегающе грозит мне пальцем, а потом прижимает его к губам. Я киваю в ответ и тенью проскальзываю по коридору, затем поднимаюсь на третий этаж.

Из-под двери моей комнаты пробивается свет. Значит, Виктор не спит. Что ж, тем лучше.

Я вхожу. Виктор сидит у стола, откинувшись на спинку кресла, и курит. Перед ним на столе лежит распечатанный конверт, в который небрежно засунуты густо исписанные листки. Виктор курит, и довольная ухмылка бродит по его скуластому, крепкому лицу, тронутому осенним загаром.

- Чем доволен? - спрашиваю я.

- Хлопцы пишут, почетную грамоту бригаде дали, - хвастливо сообщает Виктор. - Теперь в счет будущего года уголек даем.

- Небось и премию вручат?

- А на кой нам премия? - усмехается Виктор. - Нам почет давай. Портрет в газету.

- Ну, лишних две-три сотни не помешают, - возражаю я и, усевшись на кровать, тоже закуриваю. - Особенно семейным. Ты передо мной-то не выпендривайся.

- Тю! Две-три сотни. Тут тысячу не знаешь, куда девать. - Виктор небрежно машет рукой. - Знаешь, сколько наш брат выколачивает? Тебе, учителю, не снилось. Купить нечего - вот беда. Окромя водки, конечно. Но и в ней купаться не будешь.

- Как это так - нечего купить? - удивляюсь я.

- А так. Вот, к примеру, "Жигули". Каждый бы у нас купить рад. Нету. А на "Яву" уже многие и не смотрят. Пройденный этап. Ну, там сыну разве что. Или, к примеру, вот дом бы надстроил, а то и новый бы поставил. Обратно материалов нету. Ну ладно, хрен с ними. Я тогда пятый костюм куплю, третье пальто. Так? Но ты мне в таком разе не местную фабрику давай, а, допустим, Брюссель, Лондон, Прагу. А местный с его пошивом мне и даром не нужен. Понял, какая экономика? А так хлеб есть, соль есть, водка и подавно, а мясо по утрам. На все это много денег не надо. Вот и выходит... - Виктор широко улыбается, сверкая белоснежными зубами. - Даешь портрет, и точка!

- Да уж, твой портрет любую газету украсит, - говорю я.

- А что? Парень, какой надо! И пусть припишут, крупно только: "Холостой". Эх, от каких только красавиц письма не полетят! Вот невесту выберу. И тебя на свадьбу позову. Потому как учитель - всему голова... Если бы мы своих учителей всю жизнь слушались, давно бы коммунизм построили.

- Так вот, скажи учителю, - в тон ему говорю я, - ты кого-нибудь на этом фото узнаешь?

И показываю ему ту самую фотографию.

- Ну-ка, ну-ка!.. - весело восклицает Виктор и, приподнявшись, выхватывает ее у меня из рук. - Страсть как люблю знакомых узнавать.

Он придвигается к столу, где горит лампочка, подносит фотографию ближе к свету и, неожиданно нахмурясь, принимается ее изучать. Я даже не ожидал от него такой сосредоточенности. Словно он понимает, как это для меня важно.

- Да-а... - наконец с сожалением произносит он. - Не сумел я тогда с ними поехать. А то бы... Нарушил, понимаешь, режим.

- На губу посадили? - улыбаюсь я.

- Какая там губа! С грелкой весь день провалялся. Встретил, понимаешь, накануне земляков, своих же подземных братьев. Ну, и... Сам понимаешь. Еле потом домой дополз: шаг вперед, два назад, три в сторону. И язва моя взбунтовалась. Я ей, дуре, говорю: "Цыц! Я ж тебя прижигаю". А она слушать не желает, рвет пузо на части, и все тут. Куда же поедешь? Вот целый день и провалялся. Да еще дрянь всякую глотать пришлось. Медицина жуть как навалилась.

- А что было, если бы ты поехал?

Виктор сокрушенно вздыхает.

- Эх, не иначе, как женился бы, ей-богу. Один ведь шаг остался, ты себе даже не представляешь. Во любовь взяла, - он зажимает пальцами горло. - А главное, все, можно сказать, подготовил. Чтоб, значит, без осечки, понимаешь? Оксанка-то, вот эта самая, - Виктор тычет пальцем в фотографию, назавтра уезжала. Вот ведь что! А я, понимаешь, лежу как чурбан. Ну, и все. Уехала невенчанная.

- Здрасьте! - говорю. - Что ж, ты ей написать не мог? Приехать, наконец. Не на краю света она небось живет. Тут же, в отечестве нашем родном.

- А я на второй день как встал, так и одумался, - смеется Виктор. Чего же мне за ней скакать?

- То есть - как одумался?

- А так. Чего это я вдруг буду жениться! Года мои не вышли. Пузо не залечил. Девку толком не узнал. Легкомыслие это одно курортное, вот и все. Это самый опасный брак, я тебе скажу. Человека надо не на отдыхе узнавать, дорогие товарищи. Все они тут, понимаете, как конфета "Маска" или даже трюфель. Все сладкие, когда оближешь. А если глубже? Какая там начинка?

Виктор вскакивает со стула и, сунув руки в карманы брюк, возбужденно прогуливается из угла в угол по комнате, упиваясь своим красноречием и словно сам себя заклиная.

- Значит, ты на этой фотографии Оксану узнал? - спрашиваю я. - Твердо?

- Ясное дело, она это. Эх, какая девка! Она ж на самом деле в сто раз красивей. Ты сюда даже не смотри.

В тоне Виктора звучит явное сожаление.

- А еще кого ты здесь узнаешь?

- Еще?..

Виктор подходит к столу и, не вынимая рук из карманов, склоняется над фотографией, как бы заново ее рассматривая. Кажется, в первый раз он никого, кроме Оксаны, там не заметил.

- Ну, вот Вера стоит, - говорит он, не отрывая глаз от снимка. - Костя, Максим, Павел... Да все тут наши.