Дональд Уэйстлейк - Вне закона

— И что он сделал с Валери?

— Есть тайны, про какие не болтают! Я скорее крысиный яд слопаю. Ой, я забыла. Побывать там, сделать то. Эй, слушай, тебе нравится «Звуки музыки»? Я оттуда все песни знаю.

И, будто ее пригласили на прослушивание, Сидни встала на скамейку, широко расставив маленькие ручонки, и спела кусочек песни «На каждую горку взойдем». Питер восхищенно заулыбался. У Сидни и впрямь был чудесный голос. Она, упиваясь вниманием, запуталась в словах и перестала петь.

— Спорим, я знаю, где Вал. Она там почти всегда.

— Знаешь?

— Поможешь мне спуститься, Пит?

Он обхватил ее за талию, а она прямо бросилась в его объятия. Несмотря на внушительную куртку и тяжелые сапоги, весу в девушке не было, казалось, никакого. Ее трепетные губы оказались в дюйме от губ Питера.

— У Вал слабость к кладбищам, — прошептала Сидни. — Она там целый день могла пробыть… ну, понимаешь, будто это Диснейленд для мертвецов.

Питер поставил ее на кирпичную дорожку.

— Кладбища. Например?

— Ой, вроде большого такого в Уотертауне. Маунт-Оберн, мне кажется. Ладно, теперь твоя очередь.

— На что, Сидни?

— Все, что там Госден молол про «добровольное», — сплошная фигня. Я тут навсегда. Но с тобой бы я могла уйти. В багажнике твоей машины… Вытащи меня отсюда, и я тебя по-настоящему натешу.

— Сидни, прости.

Она задержала на нем взгляд, покусывая нижнюю губу мелкими, будто лисьими, зубками. Потом уставилась на землю. Принялась жалобно насвистывать.

— Спасибо тебе, Сидни. Ты здорово помогла.

Она так и не подняла глаз, когда он пошагал по тропинке прочь.

— Своему отцу я бы глаза вырвала, — услышал ее Питер, — чтобы он в темноте меня больше не нашел.

Примерно с полчаса объезжал Питер кладбище Маунт-Оберн, медленно направляя взятую напрокат машину мимо сгрудившихся очень старых гробниц, похожих на печальные деревеньки, пока не добрался до стоящего сбоку дороги «универсала» с откинутым задним бортом. Женщина в темной вуали вынимала из кузова охапку цветов. В зимнем слабом свете разглядеть ее хорошенько он не мог, но вуаль служила безрадостным указателем. Остановив машину в десятке шагов, Питер вышел. Женщина посмотрела в его сторону. Он к ней не приближался.

— Валери? Валери Ангелас?

— Что такое? Мне еще столько мест объехать надо, я сегодня припозднилась.

В кузове «универсала» были видны оставшиеся цветы и венки. Но даже с того места, где стоял Питер, было видно, что цветы несвежие, а некоторые и вовсе завяли.

— Меня зовут Питер О'Нилл. Не против, если я поговорю с вами, Валери?

— Не могли бы вы избавить меня от этого, я очень занята.

— Могу помочь вам, пока разговаривать будем.

Женщина уже шла сквозь рой больших снежинок к усыпальнице из ржаво-красного мрамора, с греческим портиком. Она остановилась, поправила латунное ведерко с поникшими стебельками цветов, которое держала обеими руками, и оглянулась.

— О! Очень мило с вашей стороны. Вы чем вообще занимаетесь?

— Я следователь из Нью-Йорка. — Питер миновал «универсал». Валери поджидала его. — А вы, Валери, цветами промышляете?

— Нет. — Она опять повернулась к усыпальнице на пригорке. Питер нагнал ее, когда она выкладывала поминальные цветы у входа в гробницу.

— Это вашей семьи…

— Нет. — Она опустилась на колени и, отставив латунное ведерко под запертые двери, принялась раскладывать цветы. Потом встала, критически осмотрела свою работу, бросила взгляд на табличку с надписью над дверями. Буквы с цифрами стерлись, почти не разобрать. — Я не знаю, кто они. Это очень старая усыпальница, как видите. Мне кажется, не так много у них потомков осталось, кто помнит или кого это заботит. — Валери сильно выдохнула, и траурная вуаль на ней затрепетала. Вуаль сносно скрывала от посторонних глаз, что лицо женщины изуродовано. Будь она еще темнее, наверное, Валери вообще не смогла бы увидеть, куда идет. — Только мы ведь все хотим, чтобы нас помнили, верно?

— Потому вы этим и занимаетесь?

— Да. — Она повернулась и пошла мимо него с пригорка, хрустя сапогами по свежему снегу. — Вы следователь? Я подумала, очередной страховой инспектор. — Холодный ветер играл с ее вуалью. — Что ж, пошли. Нам туда. — Она указала на другую гробницу напротив места, где оставила «универсал».

Питер помог ей вытянуть из кузова белую решетку, похожую на вентилятор и уставленную оранжерейными цветами. Было слишком студено, чтобы работать без перчаток, но время от времени он видел ее запястья. Многочисленные шрамы на них напоминали не об одной попытке самоубийства.

Они отнесли решетку к следующей усыпальнице, такой большой, что в ней хватило бы места для семейства с генеалогией от библейских времен. С фронтона цокающе скалилась на них белка.

— Они, знаете ли, не хотят платить, — бормотала Валери. — Говорят, из-за моей… истории я сама свою машину сломала. Вот уж глупость-то! Я в машинах ничего не понимаю. Как тормоза должны действовать.

— У вас тормоза не сработали?

— Поставим это сюда. — Валери смела забившиеся в нишу листья. Когда, по ее мнению, цветы были установлены как следует, она неловко оглянулась. — Следующий на очереди вон тот, неприятный, с фонтанчиком. Только надо поторопиться. Меня заставляют уходить отсюда, с этим здесь очень строго. Я уже не смогу сюда вернуться до половины восьмого утра. Так что я… должна провести ночь наедине с собой. Это самое тяжкое, верно? Пережить ночь…

Пока они разгружали цветы и раскладывали их возле неухоженных могил, Валери говорила мало. Один раз, когда она выглядела довольной и умиротворенной, Питер спросил так, словно они до того вели с ней долгий разговор о Рэнсоме:

— Джон приезжал навестить вас после несчастного случая?

Валери помолчала, водя перчаткой по поврежденной мраморной плите:

— Тысяча семьсот шестьдесят второй. Вот уж воистину давным-давно.

— Валери…

— Я не понимаю, зачем вы задаете мне все эти вопросы, — резко оборвала она его. — Я замерзла. И хочу к себе в машину. — Она пошла прочь, потом приостановилась. — С Джоном… все в порядке, верно?

— Было в порядке, когда я его в последний раз видел. Кстати, он шлет вам пожелания всего наилучшего.

— О-о-х… Что ж, это добрая весть. То, что с ним все в порядке, я хочу сказать. И все еще занимается живописью? — Питер кивнул. — Он ведь, знаете ли, гений.

— Мне трудно судить.

Они пошли рядом, тон ее изменился.

— Давайте оставим это. Разговор о Джоне. Я не в силах Силки рот заткнуть, когда она говорит о нем. Он был так щедр со мной. Не понимаю, с чего Силки так боится его. Джон пальцем бы не тронул.

— Кто это Силки?

— Моя подруга. То есть она наезжает сюда. Говорит, что моя подруга.

— А про Джона что говорит?