Виктор Пронин - Остров

Не сошло...

В темноте Сашка не видел, чтобы они шагали, но по скрипу снега понял – бичи приближаются. Они шли рядом, толстяк держался в середине. Обиженный, подумал Сашка. Каким-то боковым зрением он отметил и собственную тень на снегу, и этот скрип, и одинокую фигурку в противоположном конце состава, нырнувшую в тамбур. Теперь наверху их осталось четверо. Трое против одного. Сашка переступил с ноги на ногу, словно пробуя упругость и силу ног, несколько раз сжал кулаки в карманах.

Бичи подошли совсем близко, и он заметил, что идут они, вытянувшись, узкая тропинка не позволяла стать рядом. Первые двое шли как-то нерешительно. Не к добру, подумал Сашка. Потом, когда он упадет, они вспомнят свой страх. Вот такие и звереют в драке, вернее после драки, когда можно бить, не опасаясь. Третий, высокий, шел спокойно. В наклоне головы, во всей фигуре была ленивая уверенность. А первые двое, толстяк и тощий, нервничали. Если свалюсь, они и будут бить, подумал Сашка. А свалит тот, высокий. Главное – не пропустить никого за спину. Втроем они не развернутся на покатой скользкой крыше.

– Добрый вечер, – сказал толстяк. – Дышим?

– Да, вроде того.

Луна стояла у Сашки за спиной, и его лица бичи не видели. А начать, не увидев его лица, они не могли и разговорами пытались как-то подготовиться.

– Какой-то ты неразговорчивый, – снова заговорил толстяк.

– Какой есть...

Тощий попытался было стать рядом, но Сашка тут же сделал шаг назад. Теперь сбоку оказался толстяк, и ему пришлось еще отступить. Прикинув расстояние до переднего края, Сашка, не оглядываясь, понял, что может сделать лишь один шаг назад, не больше.

– А ведь нехорошо ты со мной обошелся... Тогда, возле буфета.

– Извини, бывает.

– Неделя у тебя была, чтоб извиниться. Или занят был?

– Кто ж знал, что ты такой обидчивый...

– Вот и ты будешь знать.

– Спасибо за науку.

– А наука впереди, не спеши благодарить.

До этих слов Сашка сомневался, он все еще не находил в их действиях того, самого последнего, после чего можно было бросаться вперед, ни о чем не думая.

– Не тяни, Семен, – заговорил высокий. – Холодно. Замерзнешь, пока наговоришься.

– Уж не хотите ли вы мне зубы пересчитать? – спросил Сашка. Он уже выбирал момент, чтобы ударить первым.

– Во-во. Оно самое.

– Всем скопом или одному поручите?

– Посмотрим, как у одного получаться будет... Боюсь, что нам всем попотеть придется. Так что, если...

Высокий не договорил. Сашка, чуть присев, отклонившись вбок, изо всей силы ударил толстяка в лицо. По удару он понял, что попал в челюсть, но неудачно. Толстяк крякнул, взмахнул руками и упал. Отлетел он на метр, не больше, но на ногах не устоял и свалился с крыши. И тут же забарахтался по грудь в снегу. Сашка наблюдал за ним на секунду больше, чем можно было, и за это время тощий нырнул ему под руку и оказался за спиной. Сашка рассчитывал, что тот замахнется для удара, и был готов к этому, но тощий просто нырнул ему под руку. А толстяк уже подползал к вагону, хватался руками за жестяной край крыши. Не раздумывая, Сашка повернулся и побежал прямо на тощего. Тот отшатнулся, сделал назад шаг, другой – и свалился с вагона.

– Давай, Митя! – заорал он. – Я счас!

Обернуться Сашка не успел. Высокий ударил его чем-то твердым по затылку. Уже теряя сознание, Сашка медленно повернулся и увидел в руке высокого нож. Ударил рукояткой. А мог бы и лезвием, проплыла вялая мысль.

Сознание вернулось примерно через минуту. Все трое уже были на крыше вагона, а бил его один – толстяк. Изогнувшись, Сашка схватил его за ногу и бросил свое тело назад, с крыши. Немыслимым усилием в падении он обхватил толстяка руками и откатился с ним по снегу на несколько метров. Он видел, как забегали по крыше бичи, не решаясь спрыгнуть, почувствовал, как забился в его руках толстяк. И тогда Сашка дал волю злу. Держа врага одной рукой за горло, он большим костистым кулаком правой руки бил и бил его по лицу, пока не увидел, как темнеет от крови снег.

Те двое были уже в нескольких шагах. Разгребая снег руками, они спешили на выручку. Сашка быстро откатился в сторону. Укатанный, уплотненный ветром снег выдерживал его тяжесть. Увидев, что Сашка уже подкатывается к вагону, высокий бросился ему наперерез, но опоздал. Сашка успел забраться на крышу.

– Слушай, – сказал он хрипло, – полезешь – убью.

Высокий отполз назад.

– Замораживать я вас не буду, но эту ночь вы запомните. Начнете отключаться – скажете.

Снегом Сашка смыл кровь с лица, с рук. Боль в затылке медленно утихала. Но, когда Сашка приложил к развороченной коже снежок, боль вспыхнула с новой силой и тут же утихла. Стало легче. Бичи о чем-то шептались на снегу. Сашка не прислушивался. Он прошелся по вагону, размял разбитые пальцы, снова промокнул рану снегом.

– Эй ты, – крикнул тощий. – Кончай... Человек ведь замерзает...

– Это его дело...

– Мы ведь не хотели тебя кончать, – сказал высокий. – Имей совесть.

– Кто вас знает, может, вы завтра опять обижаться вздумаете.

– Ладно, не дешеви. В расчете мы.

– Ну, как ночь, запомнится?

– Не дешеви, парень. Мы вдвоем еще можем протянуть, а у твоего крестника корка на лице...

Сашка посмотрел на неподвижные темные пятна на снегу и, повернувшись, направился к лестнице. Уже по пояс спустившись в тамбур, он оглянулся. Бичи медленно, будто скрипя смерзшимися суставами, взбирались на крышу.

Войдя в купе, он плотно задвинул дверь и повернул щеколду. Ребята уже спали, и он, не раздеваясь, устроился поудобней, опустил пониже подушку, чтобы она не касалась раны, и только тогда облегченно вздохнул. Глубоко, протяжно, будто сбросил с себя что-то тяжелое и неудобное.

А ведь прикончить могли, подумал он спокойно. И сердце даже не вздрогнуло от этой мысли. Отволокли бы в сторонку, зарыли в снег, и – будь здоров! Радовались бы еще справедливости. А ведь радовались бы...

Ясно, в подробностях представив свою смерть, Сашка почувствовал, как холодок пробежал у него над лицом. Легкий быстрый холодок, будто кто-то на секунду форточку открыл. Сашка увидел и ножевую рану в спине, увидел свое окоченевшее тело, снег, набившийся в мерзлый рот... И почувствовал, что начинает понимать что-то очень важное, мимо чего проходил, не задумываясь. Он будто со стороны увидел свою жизнь, и перед ним промелькнули многие случаи, когда он мог замерзнуть, попасть под машину, и ножи, которые иногда мелькали в драках, могли оказаться настоящими ножами. Они и были настоящими, но Сашка относился к ним, как к деревянным.

И сейчас, в безопасной темноте купе, он первый раз подумал о том, что жизнь его не бесконечна. Что пройдет не так уж много времени, и он, Сашка, исчезнет. Останутся Остров, бураны, останутся люди, которые будут ездить в поездах, валить деревья, целоваться, ловить сайру, но все это уже без него. Не просто он будет стоять в сторонке, нет, его вовсе не будет на земле. И нигде его не будет.