Хараламб Зинкэ - Современный румынский детектив

Ясненько! Не тот маршрут — это я. В который раз Лили упрекает себя, что не устояла перед моей настырностью. Вот и сейчас она наверняка задает себе все тот же роковой вопрос: «Господи, что же это я за дурочка, что влюбилась в милиционера?!» В такие вот моменты Лили напрочь забывает о моем капитанском чине, о дипломе, о моей профессии. Представляю себе, что она скажет своим ледяным голосочком, когда нам придется расстаться: «Ты сам объясни своей маме, которую я-то люблю от всего сердца, почему я была вынуждена отказаться выйти за тебя замуж…»

И она будет права! Было бы глупо с моей стороны не согласиться с очевидностью. Господи, сколько раз я уже ставил ее в такое же нелепое положение! Но с другой стороны, я тоже не виноват, что всякий раз появляется очередной окровавленный труп и тут же кидается ко мне: «Здравия желаю, товарищ капитан, уж вы меня извините, но только я совсем не ожидал, что меня как раз сегодня укокошат… К тому же мне и самому не терпится узнать, кто же это надо мной так подшутил? Так что вы уж не взыщите…»

Затрещал зуммер телефона и отвлек меня от моих черных мыслей. Само собой, это опять шеф. И снова его голос переливается металлическими нотками в темноте «дачии»:

— Ты еще в пути?

— Так точно.

— Я сообщил Бериндею, что ты прибудешь с минуты на минуту.

— А что его особенно беспокоит в этом деле?

— Отсутствие прощального письма, как это водится у нормальных самоубийц. Остальное он тебе объяснит на месте, есть у него еще и другие сомнения… Труп тебя дожидается.

Я не совсем представляю себе, как это труп может кого-нибудь ждать. Мысли мои все еще витают в душной тьме кинозала, где я только что сидел рука в руке со своей невестой, не говоря уж о замечательном проекте насчет ужина в «Амбассадоре»…

— Что значит дожидается?..

— В петле.

— Ах, стало быть, он повесился! — восклицаю я, начисто позабыв и о Лили, и об «Амбассадоре».

Но шеф уже положил трубку. Молчание. Меня вовсе не радует скорое свидание с объектом — или, вернее, субъектом — происшествия. Правда, моя принадлежность к криминалистике сама по себе предполагает именно подобные взаимоотношения с потусторонним миром, и мне бы уже давно пора свыкнуться с этими неизбежными особенностями моей профессии. А все ни как не могу. Всякий раз это рождает во мне какое-то беспокойство, чувство какого-то душевного разброда… Даже сумка Григораша — сумка с разными фотографическими и прочими принадлежностями криминалиста, — даже эта его сумка кажется мне святотатством… Эти вспышки «блица», фотографирование трупа с разных точек, в разных ракурсах… разве что не требуют от него, чтоб он еще и улыбался в объектив.

— Улица Ромулус, — объявляет сержант Байоне.

— Дом двадцать семь, — уточняет Лили, — сразу после знака «Осторожно, дети».

«Дачия» тормозит. Приехали. Вот он, печальный миг расставания. Теперь уж ничего не исправить. Увы, где ты, друг мой Зорро? Где ты, погруженный в уютную темноту кинозал?..

Лили благодарит, выходит из машины. Выхожу и я, чтобы проводить ее до подъезда. На улице свежо, даже, пожалуй, подмораживает. Пусто. Я молча провожаю свою любимую и мучаюсь угрызениями совести. У подъезда Лили оборачивается ко мне и говорит, не очень-то выбирая выражения:

— Вот что, Ливиу… если ты воображаешь, что я поверила в весь этот театр, ты ошибаешься. Спокойной ночи!

— Лили! — умоляю я ее и тянусь, чтоб поцеловать на прощание.

— Перебьешься! — не дается она. — Капитан, а ведешь себя, как желторотый лейтенантик.

— Лили, любимая!..

— И ты хочешь, чтобы такой была вся наша жизнь? — спрашивает она меня в тысячный раз. — Чтобы ты всю дорогу должен был разрываться между мной и каким-нибудь очередным трупом?!

— А я никогда тебе и не обещал другого… Такое уж у меня ремесло.

— Покорно благодарю. Уже не раз слышала… Иди! — торопит она меня. — И действуй. — Она хотела еще что-то добавить, но не стала, резко повернулась и пропала во тьме подъезда.

Я возвращаюсь к машине. Никогда еще не было так муторно у меня на душе. Сержант это понял и молчит, будто язык проглотил. Трогаемся. Даю себе слово, что позвоню Лили еще этой ночью. Или же завтра утром пораньше заеду в магазин «Романс», где я и увидел ее впервые. Она там торгует музыкой.

«Дачия» останавливается у трехэтажного дома. Выхожу, Поварэ — за мной. У ворот, несмотря на поздний час, толпится с десяток зевак, обменивающихся вполголоса подробностями события. Они замолкают, когда мы проходим мимо них во двор. Старший сержант милиции объясняет нам, как пройти:

— По черной лестнице на самый верх, на мансарду!

Обойдя дом, проходим в дверь черного хода, освещенную тусклой лампочкой. Поднимаемся по узкой, крутой лестнице.

Я иду впереди, Поварэ, тяжело дыша, торопится следом за мной. Я тоже вспотел, а вроде бы не жарко. Преодолев последние ступени, оказываемся перед закрытой дверью. Я нахожу в темноте ручку, нажимаю на нее, она поддается.

— А! Капитан Роман! — приветствует меня прокурор Бериндей с радостью, которую я отнюдь не намерен разделять. Я-то знаю, что он радуется не мне, а тому, что спихнет от себя это дело. Не впервой мы с ним сотрудничаем. Трясет мою руку, словно я его первый друг: — Я жду вас, почтеннейший, давненько жду…

Он это говорит таким тоном, будто ждет не дождется меня на какое-нибудь торжество или дружескую пирушку… Нет, черта с два я разделю его бодрое настроение. Оно меня только еще больше взвинчивает. А профессиональное чутье подсказывает, что предстоит мне дело неприятное, путаное, с которым совсем не просто будет сладить… Но это мое всегдашнее состояние, когда я приступаю к следствию. Бог его знает, когда у меня выработался этот рефлекс.

И тут я вижу его. Петля закинута за крюк, вбитый в среднюю балку потолка мансарды. Сердце мое пронзает внезапная боль, но я тут же беру себя в руки. Я знаю, что побледнел, но надеюсь, никто этого не заметил.

Мой взгляд останавливается на ногах самоубийцы: на них синие носки, чуть приспущенные — видимо, от движения, когда он отбросил трехногий табурет, на котором стоял. Медленно поднимаю взгляд выше: джинсы, сильно вытертые на коленях… широкий кожаный пояс с пряжкой, голубая вылинявшая манка, тесно обтягивающая широкую, сильную грудь, на майке — печатными буквами надпись: «Harward», и я уже заранее жду, что в следующее мгновение увижу лицо, заросшее неухоженной бородой… Петля вокруг шеи, голова склонилась на сторону… Нет, я не угадал, онне носил бороды, только волосы длинные, да и то не очень… Тело натянуто струной, словно самоубийца в последний миг хотел выскользнуть из петли, дотянуться ногами до пола…

Я оборачиваюсь к остальным, они в полнейшем молчании наблюдали за тем, какое впечатление произвело на меня место происшествия.