Войтех Стеклач - Современный чехословацкий детектив (сборник)

— Да, — ответил Бубеничек, — и такие люди действуют обычно из самых бескорыстных личных соображений.

— М-да, ты не просто раскусил, ты растер меня в порошок, — засмеялся я, — так и есть, так оно и есть.

И оказалось, что так оно и было. Но продолжить нам не удалось, потому что в бар ворвался диск-жокей Анди Арношт.

— Здорово, Честмир!

Это именно он каждый понедельник проводил здесь, в «Ротонде», дискотеки. Он втиснулся между нами, и Бубеничек почти брезгливо отсел. Вышибала считал Арношта и ему подобных презренными наэлектризованными паяцами. Ибо все они, по мнению Бубеничека, оглупляли молодежь примитивной мелодикой, тем самым закрывая ей путь к вершине познания — джазу.

— Привет, — отозвался я, и мы с Арноштом обменялись рукопожатием.

Разумеется, Арношта звали вовсе не Анди. Анди — это был его сценический псевдоним. На самом деле его звали Арношт. То есть Арношт Арношт. Я не знаю, досаждала ли Арношту Арношту эта злая шутка родителей в юные годы, но меня его псевдоним ничуть не трогал. Хотя бы уже потому, что диск-жокея Анди в свой черед ничуть не трогали чаяния и заботы какого-то Яна Новака.

Капитан уже не старался сохранить видимость благожелательности.

— Да не я это сделал-, не я!

— А ключи?…

Он как раз их рассматривал. Один обычный, штампованный ключ от подъезда, а второй — изящный, непривычно длинный — от квартиры.

— Это ваши ключи, которые вы сегодня хотели отдать Зузане Черной?

— Да.

— А дверь была заперта.

Они взяли у меня отпечатки пальцев. На ноже, говорят, таковых вообще не оказалось.

— Кто-то же должен был это сделать!

— Кто-то да, а я ее любил. Разве, когда расходятся, обязательно убивают?

— Случается, пан Бичовский, — ответил капитан, — хотя вам это, наверное, странно.

— Но тогда я не стал бы вас вызывать, — возразил я зло.

— Вы вызвали «скорую», — поправил меня капитан.

— Это одно и то же.

— Не совсем. Может, вы думали, что она жива. Что ее еще можно спасти.

— Так вел бы себя только сумасшедший.

— Вовсе нет, — сказал капитан. — Большинство убийц совершенно нормальны.

— Да, но я…

— А нормальный человек, — прервал меня капитан, — в состоянии аффекта может стать убийцей. Потом, испугавшись, остывает, задумывается. Чаще всего сбегает.

— Но я же не сбежал, — упорствовал я.

— А другие, поприличнее, — не сбился с мысли капитан, — поддаются панике. Могут позвонить в больницу. Или к нам. Смотря по ситуации.

— Так нельзя, — произнес я растерянно, — вы просто не имеете права так говорить!

— Успокойтесь, пан Бичовский. Если ваша совесть чиста…

Всегда, когда я влипал в какую-нибудь историю, это надолго выбивало меня из колеи. Совесть! Интересно, какая же у меня все-таки совесть. И какова ей цена. Вечером в постели я обычно снова проигрывал ситуации, из-за которых попадал в историю. И останавливал ленту воспоминаний всегда там, где нужно было сказать или поступить по-другому. Иначе не мог заснуть. И бывало, прокручивал все по три-четыре раза.

— Допустим, пан Бичовский, пока наш разговор был чисто теоретическим.

— Допустим.

И эти свои ответы, когда я наконец доберусь до постели — если, конечно, вообще доберусь, — я тоже прокручу.

— Значит, договорились? — сказал капитан.

Одна из теней, которые двигались поблизости, отвела капитана в сторону.

— Минутку, пан Бичовский.

Я остался в кухне один. Усталость нарастала во мне несколько медленнее страха. Что они обо мне знают? Что знают о Зузанке? А вообще-то я капитана понимал и где-то даже ему сочувствовал. Выпутаться из скверной истории мне всегда было непросто.

Капитан вернулся.

— Итак?

— Что? — спросил я.

— Может быть, вы надумали что-нибудь новенькое, пан Бичовский?

— Ничего нового я надумать не мог.

— Посмотрим.

— Пожалуйста, — усмехнулся я, — можете подключить ко мне детектор лжи.

— Однако, — весело заметил капитан, — богатая же у вас фантазия!

— С сыщиками я до сих пор был знаком лишь по книжкам.

— И что, я вам не нравлюсь?

— Не особенно, — сказал я.

— Я вас никаким детектором не пугаю, — укоризненно произнес капитан, — так что вы могли бы быть повежливее.

— А мне это поможет?

— Еще как! Я за вас замолвлю словечко и буду носить вам в темницу шоколад с орехами.

— У нас еще есть темницы?

— Только для невежливых, пан Бичовский. Пай-мальчиков, которые ценят наш труд и не создают нам лишних хлопот, мы отправляем на ночь в отель «Ялта».

— А у меня сейчас какие шансы?

— У вас? — Капитан шутливо призадумался. — Ну, ночлег в отеле вам еще придется заслужить.

— Хорошо поговорили, — сказал я.

— Вот именно, — вздохнул капитан, — так как, ничего более интересного я от вас не услышу?

Я пожал плечами.

— Ладно. — Капитан, не вставая, повернулся к открытой двери в комнату: — Мирек, пойди сюда, составь с паном Бичовским протокол.

— А до утра нельзя отложить? — спросил я устало.

— Можно, — сказал капитан, — но вы мне так откровенно все выложили, что я боюсь, как бы до утра чего-нибудь не забыли.

Я покорно кивнул, капитан поднялся, и на его место уселся бледный верзила с тонкими пожелтевшими пальцами. У него была с собой портативная пишущая машинка; он виртуозно, быстрым движением открыл ее, заложил бумагу и вопросительно взглянул на меня.

— Поехали?

Капитан бережно прикрыл за собой дверь, но я слышал, как рядом Зузанка Черная поет «День как любой другой». Я очень долго провозился с текстом, который Зузана пела теперь на магнитофонной ленте под аккомпанемент фортепиано. Я гадал, кто бы это мог на нем играть, и машинально отвечал на вопросы верзилы.

Слезы слепят мне глаза, мой любимый, и я не прозрею,

Пока тебя нет, мой любимый, приди же скорее… —

нежно свинговала Зузана, и верзила вынужден был повторить свой вопрос.

— Простите, что вы сказали?

— Временное место жительства.

— В каком смысле?

— Вы говорили, что жили здесь, — терпеливо повторил верзила, — и я спрашиваю, были ли вы здесь прописаны.

Я покачал головой. Каждый, кто пишет что-либо, считает свое последнее сочинение лучшим или хотя бы не худшим из того, что он написал прежде. Если, конечно, он пишет всерьез. Во всяком случае, настолько, что не стыдится этого. А я уже не был на все сто процентов уверен, что мой «День как любой другой» — приличный текст. Как вышло, что искренняя грусть внезапно обернулась пошлой сентиментальностью, что слова, казавшиеся мне поначалу очень точными, сейчас теряли смысл и лишь упорно цеплялись друг за друга, подводя к рифме? Как это вышло?

— Да я здесь, собственно, по-настоящему не жил…

— Понятно, — сказал верзила. По всей видимости, он не находил в этом ничего предосудительного. Но для верности все же уточнил: — А когда вы развелись, пан Бичовский?