Андрис Колбергс - Ничего не случилось…

А она, глупая, целую неделю надеялась, что ей все же позвонят.

Деловитость и любезность инспектора кадров в тресте общественного питания не только удивила, но и сделала Ималду значительнее в собственных глазах: теперь она снова полноценный человек.

Когда покончили с формальностями, инспектор сказала: желательно, чтобы Ималда сегодня же после полудня зашла на работу и представилась шеф-повару или метрдотелю.

Девушка перестаралась: явилась на час раньше. В зале еще никого не было, голоса за портьерами тоже смолкли, и все же она не решилась пройти через весь зал, боясь наследить на необычайно чистом полу, от которого пахло паркетной мастикой.

Ималда вернулась в вестибюль. Он был залит светом: одна стена полностью стеклянная — окно к окну, — с широкой панорамой на полупустую автостоянку.

В вестибюле мягкие кресла были расставлены везде попарно, рядом с ними — большие бронзовые пепельницы на штативах.

Пол застлан чем-то мягким, похожим на ковер.

С одной стороны к помещению примыкала лестница — вниз, в гардероб и наверх, на третий и последующие этажи, с другой стороны — коридор, уводящий куда-то в темноту.

Она стала ждать, но и здесь почувствовала себя чуждой — будто пришла туда, куда вход ей воспрещен.

И тогда она решила до назначенного ей часа погулять по парку.

Слева от входной двери — за ней виден тихий переулок — туалеты, а справа за полукруглой полированной стойкой — гардероб с аккуратно развешанными номерками на крючках, высокими и широкими зеркалами, чтобы дамы, причесываясь, могли видеть себя во весь рост.

И здесь ни души.

Ималда вышла на улицу и оглянувшись, увидела то, что не заметила при входе — табличку за стеклом двери — «Свободных мест нет».

Обогнув два-три раза парк и прочитав всю информацию на афишном столбе — в том числе кинорепертуар на неделю, хотя в кино идти и не думала, — Ималда села на скамейку. Надо было как-то убить еще полчаса, но было сыро и холодно, ветер пронизывал насквозь и Ималда быстро встала, пошла обратно, решив, что являться в последнюю минуту невежливо.

К великому ее удивлению, наружная дверь ресторана оказалась запертой. Ималда толкнула ее раз, другой, и осталась стоять в растерянности — кругом никого не было. Вдруг из недр гардероба вынырнул мужчина в темно-синей форменной одежде, щедро обшитой галуном, и в фуражке с золотым ободком. Так из укрытия на большой глубине выныривают голавли; заметив что-нибудь плывущее по течению и похожее на корм, сразу же проверяют, приставив нос, но моментально отскакивают, если ошиблись.

Швейцар сквозь стекло бросил на девушку один-единственный взгляд профессионала, тут же отвернулся и скрылся в темном гардеробе.

Ималда испугалась, что опоздает, и постучала — сначала робко, потом настойчиво.

Швейцар вернулся. Его лицо, изборожденное глубокими, словно ножом вырезанными морщинами, было совершенно бесстрастным, как у опытного карточного игрока, не позволяющего партнеру угадать, хорошие или плохие у него карты на руках. Наверно, на голову этому мужчине должен свалиться кирпич или того больше — целая железобетонная панель, чтобы на лице его промелькнула хоть искра каких-то эмоций.

— Мне надо на работу… — крикнула Ималда, понимая, что дверь он не откроет. — Я здесь работаю… На кухне…

Мужчина небрежно махнул рукой, показав направо — рука была облачена в белую прилегающую перчатку — и снова скрылся.

Ималда направилась за угол. Тут была стоянка, которую она еще недавно видела через окно вестибюля, только теперь стоянку заполняли легковые машины, все время подъезжали и подъезжали «Жигули» и загораживали дорогу, ожидая, пока свое место займут приехавшие раньше. Владельцы запирали свои лимузины и, подергав дверцу за ручку, проверяли, надежно ли заперто, обменивались остротами, некоторые искренне смеялись. Если бы не различие в телосложении, они, как и их автомобили, выглядели бы одинаково: всем около тридцати, обвислые усы, потертые джинсы и короткая куртка поверх джемпера. По одному, по двое или небольшими стайками скрывались они за узкой дверью, с улицы почти незаметной. Это был служебный вход для персонала «Ореанды».

Вместе с остальными, но скорее всего не замеченная ими, Ималда дошла до того места, где смыкались два коридора. Первый — очень узкий и темный — вел вдоль тыльной части эстрады к вестибюлю с мягкими креслами и высокими пепельницами. Другой — намного шире — напоминал длинную вытянутую комнату.

Недалеко от входной двери, у которой остановилась Ималда, вдоль двух стен выстроились простые фанерные шкафчики, какие бывают в заводских раздевалках. Всю левую стену занимало окно-проем в кухню, со стойкой, обитой алюминиевыми пластинами, а у правой стоял кассовый аппарат и два столика, покрытых белыми скатертями.

Несмотря на то, что стойка была уставлена продолговатыми тарелками с закусками и живописно украшенными овощными салатами в четырехугольных мисочках, поварихи несли из кухни еще и еще.

Молодые люди заканчивали свой туалет — джинсы и куртки они сменили на малинового цвета костюмы и галстуки-«бабочки».

Возле кассового аппарата образовалась очередь. Отбив чеки, официанты уходили, подавали их кому-то по другую сторону стойки, затем, выбрав из пирамиды тарелок с закусками нужное, громоздили на подносах свои пирамиды, только поменьше, и почти бегом устремлялись с ними в зал — портьеры были приподняты, чтобы не мешали движению, а зал ярко светился огнями.

— Извините, вы не скажете…

Парень, к которому обратилась Ималда, причесывал и приглаживал волосы. Он молча смотрел на себя в зеркало, прикрепленное к дверце шкафчика с внутренней стороны, — ждал, когда Ималда произнесет главную часть вопроса.

— …где я могу найти шеф-повара или…

— Стакле внизу, в цехе полуфабрикатов.

— …или метрдотеля?

Парень повернулся в сторону кассового аппарата, отыскал кого-то в стайке людей и воскликнул:

— Леопольд, твоя внебрачная дочка пришла!

Окружающие тут же дружно рассмеялись, потому что все знали: бог не наделил Леопольда ни детьми, ни любовью к ним.

— Да, да…

Ималда услышала тот же тенорок, который недавно оправдывался перед сварливой женщиной.

От стайки отделился высокий полный мужчина и направился к ней. Он был одет как всё остальные, но выглядел чуть ли не наполовину старше. Держался прямо, большой живот, казалось, плыл впереди него. Ступая, Леопольд будто скользил: ноги в коленях сгибались как хлысты, а носки туфель комично выворачивались в стороны.

Увидев Ималду, он поднял белые пухлые руки и, словно отмахиваясь, затряс ими — в одной была большая связка ключей.

— Знаю, знаю… — сверкнул золотыми коронками. — Сейчас приду… Стойте там и никуда не уходите… Я только запру входную дверь…