Андрис Колбергс - Ничего не случилось…

Булочки были свежие — крошки сыпались лысому на брюки.

— Я не намерен его оправдывать и, конечно, накажу, однако… Работа у входа в ресторан делает человека нервным и несдержанным. Наш ресторан считается лучшим в Риге, вроде бы по логике здесь и публика должна собираться интеллигентная. Ничего подобного! Здесь бывают люди с большими деньгами. Как это ни парадоксально, но и при социализме с помощью денег можно открыть любые двери. Цены в «Ореанде» настолько высокие, что я, например, при своей зарплате мог бы привести сюда жену хорошо, если раз в два года. Наш ресторан не для тех, кто честно работает! Вы же образованный и опытный человек и знаете, кто позволяет себе сорить деньгами — местные и приезжие торгаши, взяточники, воры и уличные девки, или, как теперь говорят, женщины легкого поведения. Контингент таких в «Ореанде» составляет две трети посетителей — ни для кого это не секрет, но дела до них нет никому. Я не раз обращался в милицию — помогите! — все напрасно. Наши законы слишком гуманны. И вот с такой грубой, чванливой, а порой просто наглой публикой изо дня в день приходится работать бедняге Курдашу! Я ему не завидую!.. Фамилия Курдаш вам ни о чем не говорит? Константин Курдаш…

— Не-ет.

— Вы, правда, намного моложе его, можете и не знать, ведь слава спортсмена сгорает, как метеорит, и даже пепла не остается.

— Я был чемпионом района по стрельбе из лука и неплохо бегал четырехсотметровую дистанцию с препятствиями…

— То было во времена Яниса Ланцерса и Иманта Энкужа, Туминьш появился позднее. Курдаш, правда, их уровня не достиг, хотя казалось, вот-вот догонит — нужен всего лишь маленький рывок. Не знаю, почему, но к нему несправедливо относились судьи: выиграл бой явно Константин Курдаш, а соберут листки — два «за», «против» — три. Хоть плачь!

— Были еще такие Рович и Викторов…

— О, у вас отличная память! Но и они появились чуть позднее… Настало время, когда Курдашу пришлось уйти из спорта. Профессии у него не было. Чтобы побольше зарабатывать, пошел в грузчики, потом жена ушла к другому, ведь быть супружницей закатившейся звезды — не такая уж большая честь.

— Учился бы. Как я, например! Мне было уже тридцать два года, когда закончил институт.

— Конечно, мог бы и какую-нибудь специальность освоить, если бы захотел — для этого и семилетки хватило бы. Но у него, видно, предприимчивости маловато. А может, сказались полученные травмы, ведь они вредны для здоровья: у него часто болит голова.

— Зато теперь у входа гребет денежки! Пусть не плачет! Один сунет рубль, другой сунет рубль… Сколько так за вечер набирается!

— Думаю, немного, хотя наверняка есть такие, кто дает. Только какие там рубли — копейки! Я не знаю, как его наказать, но если вы настаиваете, конечно… Может, попросим еще кофейку?

— Спасибо, спасибо… Довольно!

— Он глубоко и искренне сожалеет о случившемся — это я понял по тому, как он ведет себя…

— Дай-то бог!

— Правда, правда!

— Но вы все же как-нибудь накажите его, такое на самотек пускать нельзя!

— Конечно! Обязательно накажу. Может, пригласить его, чтобы еще раз перед вами извинился?

— Нет, нет… Занимайтесь этим сами! Так нельзя обращаться с посетителями. Как сумасшедший…

А Ималда, когда у нее позже выдалась свободная минутка, сбежала вниз и стала опять наблюдать за Константином Курдашем. Он, прогуливаясь туда-сюда по вестибюлю, пренебрежительно посматривал на жаждущих попасть в «Ореанду». Сначала ей казалось, что Курдаша она, без всяких сомнений, видела раньше, но через некоторое время готова была утверждать обратное.

— Ты что на меня пялишься? Я тебе что?.. Обезьяна что ли? — закричал вдруг Курдаш.

— Нет, я… — вздрогнула Ималда.

— Леопольд велел что-нибудь?

— Нет, я просто так…

— Что просто так? У директора ты на меня таращилась, теперь снова… Чего тебе от меня надо?

— Извините… — покраснев от смущения, пробормотала Ималда и убежала. И зачем только она оглянулась? Когда подошла уже к фойе, Курдаш все смотрел на нее снизу вверх.

В вестибюле было жарко. Константин снял фуражку и большим носовым платком вытирал пот с наметившейся лысины на макушке. Потом расстегнул верхнюю пуговку воротника и вытер пот с шеи, с лица.

Он всегда следил за своей внешностью — всегда был гладко выбрит и напомажен, всегда в тщательно отглаженных брюках и до блеска начищенных туфлях.

Алексис поднялся очень рано, на улице была еще непроглядная темень.

Ималда слышала, как он моется — в ванной лилась вода.

Брат сказал, что летит в командировку в Калининград, билет на самолет уже в кармане.

Он собирался тихо — на цыпочках, чтобы не разбудить сестру, прошел через комнату со своей дорожной сумкой. Ималде было приятно его внимание и, не желая огорчать брата, она притворилась крепко спящей.

Притворилась и заснула в самом деле.

Около десяти часов, когда солнце поднялось уже довольно высоко, в коридоре зазвонил телефон, и Ималда в ночной рубашке, босиком побежала, чтобы успеть снять трубку. Звонили, видно, из автомата, но из-за какой-то ошибки или поломки что-то не срабатывало, хотя никаких гудков не последовало. Ималда попросила нажать кнопку — также ни звука.

Она положила трубку на рычаг, немного подождала, но больше не звонили. Наверно, поблизости не было другого автомата.

Пора бы одеваться, да что-то неохота.

Чайник был еще теплым, но Ималда зажгла газ, вскипятила воду.

Засыпала в заварочный чайник щепотку ромашки и ложку сахара.

В последнюю неделю Алексис разъезжал по командировкам — то ездил в Таллин, то летал в Ленинград, то в Вентспилс и даже в Одессу.

«Работы полно, а денег нет», — сказал он о себе.

«Ты не одолжишь мне червонец?» — спросил вчера утром.

«У меня нет, все истратила.»

«А что купила? Показывай! Вместе порадуемся!»

«Две пары чулок. Мама тоже всегда покупала по две пары: если на одном чулке сбежит петля — другой можно использовать как запасной ко второй паре.»

«Ишь ты, в нашей семейке, оказывается, были и такие, кто экономил не только на работе, но и дома. — Алексис зло рассмеялся. — Жаль, что я раньше этого не замечал! — Увидев, что сестра нахмурилась, он переменил тон. — Это все твои покупки?»

«Еще купила творога и сметаны… Все… Осталось рубля два-три.»

«Ага! Мне все ясно!»

«Что тебе ясно?»

«Что ты купила творог И сметану.»

«За квартиру не уплачено. В пятницу будет аванс, но мне хотелось бы отложить на туфли.»

«В эти дела не вмешивайся, платить за квартиру — моя забота! — Алексис рассердился. — Скажи лучше, какой у тебя размер, может, в поездках мне что-то попадется.»

«Сорок четвертый, третий рост.»

«Обуви?»

Оба рассмеялись, и им стало легко. Все-таки их двое, а значит, они не одиноки.