Андрис Колбергс - Ничего не случилось…

«Зачем ты-то ему суешь? Тебе-то ведь от него ничего не перепадает!» — однажды проходя мимо стойки, удивился кто-то из официантов.

«Так условились!» — с достоинством отвечал Хуго, слегка склоняя свою седую голову, и быстро добавил: «Так уж повелось!»

«Кого-кого, а тебя ему не выжить!»

«Уговор следует соблюдать! Я не жалуюсь, мне вполне хватает, еще и дочери помогаю!»

Услуг за «спасибо» здесь не делали, а напоминание «С тебя причитается рубчик!» было в порядке вещей. Право на получение рубчика никогда не оспаривалось, обычно «должник» тут же хватался за кошелек. И хотя большинство официантов вне служебных помещений не чурались таких слов, как «спасибо» и «пожалуйста», здесь эти слова имели совсем другое значение — они свидетельствовали о неплатежеспособности, поэтому никто не тратил времени на их произношение. Каждый шаг, каждое движение имели стоимость, выраженную в деньгах.

В конверте лежало около ста рублей. Сердце Ималды радостно забилось. Теперь она сможет купить себе что-нибудь нужное, красивое!

«Жалуется, ей, видите ли, мало!» — звучали в ушах злые слова Люды. Нет, она никому не жаловалась, произошло какое-то недоразумение, но зато выяснилось, что Люда присвоила большую часть доплаты, предназначавшейся для Ималды.

И вдруг как удар — догадка: доплата ведь не может превышать зарплату!

Ималда тут же стала оправдываться сама перед собой: ничего незаконного я не делаю. Работаю добросовестно, мою посуду. Все время на ногах, а руки постоянно мокнут в воде. Работа тяжелая. Тяжелее, чем у поваров и официантов, те в середине смены отдыхают, рассказывают анекдоты или играют в свою дурацкую игру на денежные номера. Иногда так увлекаются, что забывают о посетителях, и тогда Леопольд кроет их на чем свет стоит. Нашли игру! «Третья цифра слева?» — спрашивает один, зажав в руке рубль. — «Чет!» — старается угадать другой. Если выясняется, что цифра четная, то рубль получает отгадавший, если нечетная, то обязан заплатить рубль. Кто-то читает газету или журнал, кто-то просто разговаривает, но всегда кто-нибудь играет. «Первая слева?» — «Нечет!» — «Вторая справа?» — «Чет!» — «На, бери!» — «Может, поиграем на трешку?»

«А еще жалуется, ей, видите ли, мало!»

Нет, она никому не жаловалась, даже никому не обмолвилась о доплате, кроме Алексиса. Но, наверно, в «Ореанде» о доплате знали многие, может, и другим доплачивали — за дежурства, например. К тому же всем известна Людина жадность, вот кто-то и решил ее разыграть. Сочинили, что слышали, как жаловалась Ималда, а пропали прямо в цель. На такое способен Вовка, он-то с удовольствием поглядел бы со стороны, как Люда вцепится Ималде в волосы, и послушал бы, как Люда кроет девчонку последними словами. Для него это слаще меда!

Люда включила моечный агрегат и энергично начала протирать рюмки.

Заняв свое место, Ималда подлила в воду дезинфицирующее средство.

— Не плещи без меры! — рявкнула Люда.

Главное — не отвечать. Пускай себе орет. Выдержать!

Шипя, Люда продолжала работу, причем она у нее на удивление спорилась.

Атмосфера была накалена, Ималда боялась даже рот раскрыть. Руки ее двигались проворно, а тут еще она решила подстегнуть себя: что, если попытаться пазы конвейера все до одного заполнить тарелками? Неужели она не доспеет за машиной и часть пазов-держателей въедет в камеру пустыми?

Маслины — в мисочку, остальное — в контейнер с отбросами, а тарелку — в прохладную воду на отмочку. Ванна посередине разгорожена: для мытья посуды нужна вода разной температуры. Потом — в горячую воду и, наконец, стоймя между металлическими пазами, расположенными вдоль конвейера агрегата, где в первой камере сильной струей воды тарелки ошпариваются, в следующей — ополаскиваются и потом в потоке горячего воздуха обсыхают.

Нет, не успела все-таки, но груда грязной посуды таяла быстро, Ималда торопилась, пальцы ее мелькали, а тут еще принесли кучу суповых тарелок — их сподручнее брать и ставить на конвейер.

— Ты что, дура, делаешь? Мне же ставить некуда! — услышала она крик Люды из-за агрегата. Кричала Люда громко нарочно — чтобы было слышно и в кухне, и в раздевалках, даже Курдаш, должно быть, внизу у входа вздрогнул. — Идиотка! Психичка! Сейчас тарелки на пол посыплются, ты, жертва аборта! — сквозь ругань послышались щелчки выключателя, агрегат остановился, и Люда вернулась на свое место. — И зачем только я выключила! Ох, как ты заплатила бы за все! По рупь тридцать за тарелочку!

Только не отвечать, не возражать: Люду еще никому не удавалось переспорить.

— Что молчишь? Молчи, молчи! Сказать-то нечего!

Однако конфликту не суждено было разрастись, потому что часы показывали семнадцать тридцать: вдали из-за раздевалки уже показался бегущий трусцой Леопольд, выбрасывавший свои ноги с комично вывернутыми носками туфель.

— Идет, идет!

Настало время ежевечернего придирчивого обхода директора Раусы.

Снова выстроилась шеренга официантов с Хуго в самом конце. Сейчас он почтительно поклонится. Все головы повернулись в одну сторону, словно по команде: «Равнение направо!»

Шеф-повар Стакле тоже подходит к стойке. Что такое? Опять Ималда выставила мисочку с маслинами на видное место? Взгляд его недвусмыслен: еще раз так сделаешь — поговорим по-другому!

Идет!

Собранный, мягко ступая, Роман Романович Рауса идет впереди, мясная колода Леопольд — сзади. Он намного шире и выше Раусы. Директор поздоровался, потом сделал выговор кому-то из официантов: «Почему вчера сервировал на скатерти с пятнами?» А тот в оправдание — «Такие привезли из прачечной». «Какое посетителю дело до того, как работает наша прачечная? Посетитель пришел в «Ореанду»! Остальные внимательно слушают? Последний раз говорю, и чтобы зарубили себе на носу — люди приходят в ресторан приятно провести время! Ничто не должно испортить им настроение! Если кто-то еще не понял, что «Ореанда» не столовка на рынке, то пусть сам сию минуту напишет заявление об уходе, потому что нам все равно придется расстаться. Мы с такими и расстанемся, но, чем скорее это произойдет, тем лучше!»

— Как чувствует себя наш новый работник? — Роман Романович улыбнулся Ималде, проходя мимо.

— Хорошо, — пробормотала Ималда. Рауса ее как бы парализовал: в его присутствии она чувствовала себя маленькой провинившейся девочкой. Превосходство Раусы в глазах Ималды было столь громадным, что ей казалось — между ними лежит пропасть.

— А я думал, вы скажете: сегодня хорошо как никогда! — засмеялся директор и, сопровождаемый Леопольдом, вступил в зал для посетителей, где бармен уже выстраивал на полках бутылки с напитками, а электрик проверял прожекторы.

Директор даже не предполагал, что в сказанном можно заподозрить двусмысленность. Он говорил как все нормальные мужчины, когда видят красивую девушку. Не мог же Рауса сделать вид, что не заметил ее, пройти мимо надутым, с задранным носом. Надо было что-то сказать или хотя бы поздороваться: прежде всего он джентльмен, а потом уже начальник. Рауса поздоровался и с Людой, но она в этом усмотрела нечто многозначительное, какой-то намек.