Андрис Колбергс - Ничего не случилось…

— Я запомнила ваше лицо, я запомнила ваши руки, я…

— Это была ты?

— Да.

— Врешь! Это могла быть твоя сестра… Такая маленькая худенькая девчонка…

— С тех пор прошло четыре года…

— Боже мой! — Курдаш снова закрыл лицо руками.

…Ринг был устроен на сцене клуба, и из раздевалки нужно было проходить через весь зал, который взревел, аплодируя, как только он, Константин, показался в дверях — зал знал, что увидит настоящий бой. Ведь Константин никогда не занимается нудным собиранием очков левой руки, не затевает клинчей и не жмется к канатам.

Он шел упруго и легко, словно танцуя, — публике это очень нравилось. Зрители с восторгом поднимали руки, показывая, как держат за него кулаки. Тяжелый махровый красный халат, наброшенный на плечи, тоже выглядел эффектно, а забинтованные уже руки он выставил вперед и держал их неподвижно, словно загипсованные. Сзади, никем не замечаемый, спотыкаясь почти на каждом шагу, тащился секундант в голубом с белой окантовкой тренировочном костюме — сам тренер Мукс, который абсолютно все знал о боксерах и боксе за последние сто лет. За советы Мукса в области боксовой стратегии и тактики полагалось бы вычитывать из славы победителя процентов куда больше, чем отчисляют из зарплаты в подоходный и бездетный налоги, вместе взятые.

Ухватившись за канаты в ближайшем свободном углу, Константин носком ботинка пододвинул к себе неглубокий ящичек с толченым мелом, вступил в него обеими ногами и всем корпусом резко повернувшись несколько раз, натер подошвы.

Мукс тем временем уже прощупал прокладки на доставшихся после жеребьевки перчатках. «Дай сюда!» — всегда говорил он, всегда сам надевал перчатки своему боксеру и всегда сам их шнуровал. Скорее всего из суеверия, чем по необходимости.

Пока Мукс шнуровал перчатки, Курдаш разглядывал зал. Он снова увидел блестящие глаза Алды. Она сидела довольно близко — в первом ряду, сразу за судейским столиком. Чтобы занять такое место, надо придти задолго до начала соревнований: зрительские места в зале не нумерованы.

Раздался гонг.

Он вел бой вдохновенно. Уверенный, что Алда потом будет ждать его с цветами возле раздевалки. После их встречи прошло не меньше года. Константин решительно продвигался к зениту славы, его самоуверенность плескалась через край и теперь ему казалось, что девушка из «приличного общества» не только подошла бы ему, а просто необходима.

Но Алды возле раздевалки не было, она, видно, вовсе не искала встречи с ним, хотя он и потом не раз замечал ее в зале среди зрителей…

— Вы убили ее!

— Нет! — крикнул Константин. Он продолжал выкрикивать это слово через небольшие Паузы, словно от чего-то целого откалывал по куску. — Нет! Нет! Нет!

— Да!

— Мы были друзьями!

— А потом вы сбежали!

— Я ничем уже не мог помочь ей!

Промчались годы. Так на всех парусах проносятся яхты, быстро исчезая из виду. Слава, успех, богатство тоже проходят, ведь все на этой неправильно сконструированной, плоской планете имеет свое начало и свой конец.

В глубине души Константин Курдаш ненавидел тех людей, которые на иерархической лестнице стояли выше него, и презирал всяких козлов и марий, которые находились ниже. Он был типичный неудачник, с психологией неудачника, правда, наделенный недюжинной физической силой.

Во-первых, он неудачно выбрал себе родителей и родился в семье, где его не ждали: о нем говорили и думали исключительно как о бремени расходов, ниспосланном злым провидением. Не везло ему и в школе — даже учитель физкультуры терпел его с трудом, как зубную боль. Константин считал, что не повезло и с тренером — до вершины славы Мукс его не довел, хотя с другим тренером Константин, может, и достиг бы ее. Потом ему не повезло с женитьбой, не повезло и с разводом. Когда он уже был выжат как лимон, эти, вышестоящие — тренеры, спортивный комитет, наконец, вся эта сытая публика, которой он с таким усердием демонстрировал свои бицепсы, от перегрузок имея растяжения сухожилий, повреждения суставов, — вся эта публика отвернулась от него, выбросила на помойку и позволила запихнуть его за решетку как последнее дерьмо. Но он понимал, что его благосостояние зависит лишь от вышестоящих, что с каждой минутой эта зависимость возрастает, поэтому держал свой камень отмщения глубоко за пазухой, где со временем он превратился в символический — Константину уже было вполне достаточно предоставленной возможности избить кого-то из вышестоящих по приказу другого вышестоящего. В таких случаях он работал с особой радостью и добросовестностью.

Козел, Мария и им подобные ничтожества, которых он поил за свои деньги, были нужны ему в основном для равновесия — чтобы наслаждаться сознанием, что и от него кто-то зависим. Это были живые свидетели его лучших дней, в их компании было приятнее упиваться воспоминаниями о героических делах. К тому же в одиночку пить он не мог.

Так привычно и медленно катилась жизнь Константина Курдаша к закату, пока однажды он не зашел в «Илгу» купить чего-нибудь съестного к завтраку. Об обедах и ужинах своих сотрудников заботилась «Ореанда».

Они узнали друг друга сразу. И, ошеломленные, смутились, словно встретились с первой любовью.

Константин вдруг с большим интересом уставился в витрину-холодильник, словно увидел там дефицитнейшие деликатесы, а не обычные полуфабрикаты — голубцы, вареную свеклу и морковь, куски холодной жареной трески, рубленые бифштексы, которые всегда напичканы жилами, жесткими, как медная проволока. Чтобы выиграть время, он сосчитал все цифры на ценниках. Туда и обратно. И убедился, что от порядка слагаемых сумма действительно не меняется.

Когда Константин поднял глаза, Алда все еще пристально смотрела на него, словно старалась угадать его желание по плотно сжатым губам.

Странная горячая волна пробежала по спине Константина, ему показалось, что он даже вспотел.

Не потому, что вдруг увидел ее, а потому что она стояла, едва заметно улыбаясь и как бы демонстрировала себя: «Смотри, смотри на меня… Видишь, в моих волосах уже седые нити… В уголках глаз морщинки… Время летит… Неотвратимое и неумолимое… Смотри на меня, ведь я твое отражение — от твоей молодцеватости тоже почти ничего не осталось. Теперь ты не сожалеешь, что тогда не пытался овладеть мной? Тебе бы это удалось: я была влюблена по уши. Сильно, сильно влюблена…»

«Взвесьте мне салата.»

«Сколько?»

«С полкило.»

Она повернулась к нему спиной, потому что весы стояли на прилавке у стены. Линия спины у Алды под прилегающим халатом была еще четкая, не расплывшаяся. Лопаточкой Алда брала с плоской посудины салат и небольшими порциями стряхивала в кулек, пока стрелка весов не остановилась на пятисотграммовом делении.