Сэм Борн - Последний завет

Во всем мире найдется не больше трех — пяти человек, которым, пожалуй, было бы под силу сфабриковать нечто подобное. И одним из них был он сам, Гутман.

Но фальшивки никогда не изготовляются без умысла. Тревор-Роупер допустил свою роковую ошибку в том числе и потому, что не принял во внимание один очевидный факт — дневники Гитлера ему принес человек, который просил проверить их подлинность для последующей продажи. Разумеется, тот человек был крайне заинтересован в том, чтобы дневники были признаны настоящими. Он заработал бы на этом целое состояние. У него был прямой резон.

А в случае с этой табличкой все было совершенно иначе. Никто не приносил ее Гутману, пытаясь выдать за завещание Авраама. Он сам нашел ее, причем совершенно случайно. Шимон уже и забыл, когда в последний раз заглядывал в лавочку Авейды. Он вполне мог пройти мимо нее и сегодня. И тогда эта табличка так и лежала бы на подносе с двумя десятками других в ожидании какого-нибудь несведущего коллекционера-любителя, который заплатил бы за нее пару-тройку тысяч долларов и осчастливил бы этим Авейду.

Гутман покачал головой и улыбнулся. Элементарная логика свидетельствуете том, что табличка подлинная. А логика — вещь сильная. С ней не поспоришь.

Допустим, табличка является подделкой. Но в таком случае придется допустить и еще целый ряд невероятных предположений. Какой-то неизвестный гений создал этот шедевр, способный обмануть даже самую авторитетную экспертную проверку, а потом просто сбыл его по дешевке никчемному лавочнику на арабском базаре. При этом он ни словом не обмолвился, что эту табличку можно выдать за нечто, способное принести Авейде миллионы, если не миллиарды, американских долларов. При этом неизвестный гений рассчитывал, что к Авейде заглянет археолог — один из тех десяти, которые способны прочитать клинопись и оценить все значение таблички, — и наткнется на «историческую находку». Но допустим, все это сошлось и произошло. Какую награду получил бы неизвестный герой за свои труды? Явно не деньги — ведь Гутман не заплатил Афифу ни цента. Да и любой другой — один из тех десяти — на его месте обманул бы лавочника и выкупил завещание Авраама по дешевке…

Нет, если бы эта табличка была подделкой, неизвестный гений лично принес бы ее Гутману и попросил установить подлинность. А затем потребовал миллионы долларов.

Обстоятельства ее нахождения, самый вид и содержание скорее свидетельствовали о подлинности, чем о подделке.

Окончательно уверившись в этом, Гутман шумно выдохнул, с минуту посидел с закрытыми глазами, лаская кончиками пальцев шершавую глину, а потом задался новым вопросом: откуда она взялась у Афифа? Нет сомнений, что еще недавно она находилась в Ираке. После падения режима Саддама эта страна завалила антиквариатом все мировые рынки. Скорее всего эта табличка разделила судьбу бесчисленного множества других памятников истории. Каким именно путем она сумела добраться из Ирака до Израиля? Через Бейрут, Амман или Дамаск? Впрочем, не так важно. Гораздо интереснее было бы узнать, где именно она находилась в Ираке. Пролежала четыре тысячелетия в земле? Пылилась в какой-нибудь частной коллекции? Или даже в музейных фондах? Может быть, ее нашли еще при Саддаме, расшифровали и нарочно прятали от всего мира? Но у Саддама не было ученых, которые могли бы расшифровать столь древнее письмо…

Так, хорошо. А что было раньше? Послание было составлено в Хевроне — в городе, где Авраама захоронили его сыновья. Хеврон — одна из величайших святынь для всех евреев. Вскоре после 1967 года Гутман и его сторонники прилагали титанические усилия к тому, чтобы восстановить там израильское присутствие. Значит ли это, что Авраам прожил свои последние дни в Хевроне? Значит ли это, что, лежа на смертном одре, он устроил нечто вроде совещания со своими родными, нечто вроде тайной вечери, на которой объявил и запечатлел для вечности свою последнюю волю?

Но если табличка была написана в Хевроне, как она потом попала обратно в те земли, на которых Авраам родился и вырос, — в Месопотамию? Возможно ли, что кто-то из его сыновей отвез ее туда? В Библии не было ни слова о поездке Исаака в Ур. Но может быть, это сделал старший — Измаил, который хотел своими глазами увидеть город, в котором родился его отец?

«А ведь это дело всей жизни… Вот эта самая табличка — дело всей моей жизни!» — вдруг подумал Гутман.

Он переведет ее, напишет комментарии, проследит насколько возможно всю ее историю, выставит в лучших музеях мира. И его имя будет увековечено, хочет он того или нет. Эту табличку будут называть «находка Гутмана». Его затаскают по телеканалам, он даст интервью для первых полос всех мировых газет. Ему будут рукоплескать в Британском музее, его фотографию повесят в актовом зале Смитсоновского института. Ученые и историки будут вновь и вновь рассказывать людям о том, как он совершенно случайно наткнулся на завещание Авраама, гуляя по арабскому базару в Старом Иерусалиме…

Эта находка вдруг открыла глаза самому Гутману на то, что он про себя не знал. Или давно забыл. Ведь он в первую очередь археолог, а не политик. Не было на свете ничего, что привело бы его в такой неуемный восторг, как эта табличка. Он держал в своих руках тот самый кусочек затвердевшей глины, который держал величайший библейский патриарх. Шимон скользил глазами по строчкам, которые родились в уме Авраама, а потом были перенесены им же или его писцом на эту глиняную поверхность.

Но Гутман все же не забыл и о том, что он политик. И голос политика взывал к прочтению письма и постижению смысла прочитанного. Ведь это завещание Авраама, основателя религий и народов, и кто знает, что говорится в нем и какое значение это может иметь для потомков…

Гутман выложил на стол три толстенных справочника по клинописи и вновь пододвинул к себе заветную табличку.

Я, Авраам, сын Тераха, пред лицами тех, кто собрался вокруг меня, свидетельствую. Земля, в которую я отводил сына своего для предания его в жертву Всевышнему, — гора Мория; эта гора стала причиной раздоров между двумя сыновьями моими, нареченными Исааком и Измаилом. Пред лицами тех, кто собрался вокруг меня, завещаю я, что гора Мория да будет отдана…

Гутман зажмурился. Чувства, овладевшие им, не давали ему возможности сосредоточиться. Мысли метались, в голове шумело…

Авраам упоминает здесь об одном из ключевых эпизодов всей библейской истории — о несостоявшемся жертвоприношении его сына Исаака, которого он, уверовав во Всевышнего и по просьбе его, готов был не колеблясь заколоть ножом, но в последнюю минуту был остановлен ангелом. Веками евреи пытались разгадать для себя эту загадку. Какой же это отец, спрашивали они, если способен поднять нож на сына своего? Какой же это Бог, если способен просить об этом отца?.. Ангел, не допустивший жертвы, сказал Аврааму, что Господь вовсе не желает этой смерти, а лишь проверял силу веры его. Авраама. Тот день, проведенный патриархом и его сыном на священной горе Мории, еще больше укрепил их веру во Всевышнего и в конечном итоге стал основанием для заключения библейского договора между Богом и еврейским народом.