Алина Кускова - Амурное злодеяние

– Се-льез-но? – прошептал Серебрянский и сел на диване, держась за флюс.

Василиса чуть не ответила, что да, очень слезно, глядя на эту мазню, просто плакать хочется, но вовремя сдержалась. Она не критик, в живописи ничего не понимает, а вдруг это действительно шедевр? К тому же лишний раз похвалить человека – значит направить его энергию на дальнейшие подвиги.

– Плисаживайтесь. – Тощая рука гения указала на единственный колченогий стул.

Василиса не стала спорить, с опасением присела на шатающееся устройство, готовясь вскочить, как только оно заскрипит или зашатается. Но стул, как ни странно, легко выдержал ее небольшой вес.

– Плоиски влагов, – Серебрянский указал на флюс, – зависть!

Василиса удивилась. В ее практике случалось разное, но чтобы враги каким-то образом способствовали возникновению зубной боли, она не слышала. Хотя кто их знает, творческие натуры слишком восприимчивы.

– О да! – Василиса задумалась, достаточно ли она расположила к себе Серебрянского для того, чтобы перейти к главной теме разговора. – Гению всякий норовит подставить подножку.

– Да! – заявил художник, вскакивая с дивана. – Я гений! Вы злите в колень!

Василиса отметила некую странность – по телефону художник не картавил, и опять-таки списала это на флюс. Впрочем, с ним она разговаривала всего раз, могла не заметить. А в других случаях ей хрипловатым женским голосом отвечал автоответчик.

– Вы собилаетесь купить Мадонну?!

Серебрянский подбежал к накрытому белой простыней полотну, спокойно до этого момента стоявшему возле единственного в студии окна.

– Бошественно! – воскликнул он и сдернул простыню.

Ничего хуже Василиса не видела ни на выставках, ни в Интернете, когда знакомилась с творчеством Серебрянского. Если это и была Мадонна, то только после того, как она попала под асфальтоукладчик и поезд метрополитена одновременно. По полотну картины были живописно разбросаны едва угадываемые отдельные части женского тела. Василиса содрогнулась, представив, как эта картина воцарится в ее квартире и начнет пугать друзей.

Подумав, что Серебрянский вполне может оказаться маньяком, она испугалась. Ведь для этой картины он использовал натурщиц! Где они теперь?! Это не картина, а настоящая расчлененка! Серебрянский – жуткий тип.

– Плиятно видеть истинного ценителя, у меня целая селия Мадонн, – говорил тот, раскрывая еще одну расчлененку.

– А мне-то как приятно, – процедила Василиса, понимая, что сидеть в мастерской среди подобного ужаса больше не в состоянии. Да, она невежественна в вопросах искусства, поэтому пришло время задавать свой вопрос. – Нет! – Ее голос сошел на визг. – Я не за Мадонной! Я по другому поводу.

– Плавда не за Мадонной? – разочаровался Серебрянский, приготовившийся заломить баснословную цену за шедевр. – Тогда у меня зуб болит!

И обиженная богема снова завалилась на диван.

Но Василиса не собиралась сдаваться без боя.

– Я по поводу другого вашего произведения искусства! – прокричала она. – Я принесла Амура!

Она достала из сумки гипсовую статуэтку.

Серебрянский задумчиво уставился на Василису, силясь припомнить, кто она такая.

– Я Василиса Василькова, – напомнила она ему, – мы договаривались о встрече на двенадцать.

– Сейчас сколько? – пробурчал художник.

– Половина первого, – не поняла Василиса.

– Плием закончен, – махнул тот и уткнулся в подушку. – Я стладаю!

И тут Василиса разозлилась. Она редко это делала, но в данном случае для злости были все основания: хам-художник, его больной зуб и безобразные картины.

В том, что Амур появился на свет именно в этой мастерской, она нисколько не сомневалась. На подоконнике стояло подобное изваяние с луком, только в женском одеянии. Серебрянский ваял нормальные статуи, это говорило Василисе, что он еще не потерянный для общества творец.

– Сейчас, – зловеще сказала Василиса, доставая мобильный телефон, – я позвоню своему знакомому хирургу-стоматологу! – Гений на диване замер и напрягся. – Он приедет и большими толстыми щипцами избавит вас от мук! Я не позволю таланту погибнуть от зубной боли.

Серебрянский вскочил и в ужасе уставился на Василису.

– Ах, не это, – прохрипел он и бросился к подоконнику. – Прости, Диана!

Он схватил статуэтку и начал судорожно дергать за раму, открывая окно пятого этажа.

Василиса кинулась к перепуганному художнику. Только этого ей не хватало! Взрослый мужчина боится стоматолога, как пятилетний мальчуган!

– Прекратите! – Она усадила Серебрянского на подоконник, тот обнимал статуэтку и трагически стонал. – Не стану я никому звонить.

– Плавда? – прослезился Серебрянский.

– Правда, – вздохнула Василиса. – Поставьте Диану на место! Между прочим, занимательная вещица, почти как Амур. Они родственники?

Серебрянский встал с подоконника, прошел к столу, где у него стоял стакан с мутной желтоватой жидкостью, набрал ее в рот и принялся полоскать. После чего взял у Василисы Амура и демонстративно сплюнул в раковину.

– Фигня, – высказал он свое мнение, – плобный экземпляр.

– Почему? – растерялась Василиса, не ожидавшая самокритики.

– Диана-охотница лучше получилась. – Он кивнул на подоконник. – Догоняете смысл?! – Художник закатил глаза. – Они стоят наплотив длуг длуга со стлелами! И кто попадет между ними, будет слажен стлелой любви. Вот так. – Он поставил Амура на стол и встал между охотницей и охотником.

– Понятно, – кивнула Василиса. – А почему они так раньше не стояли?

– Амула кто-то спел, – махнул рукой Серебрянский.

– Зачем? – удивилась Василиса, ей бы такое в голову не пришло. Впрочем, творческие натуры совершенно иные.

– Зависть влагов, – многозначительно произнес Серебрянский и поправил шарф на затылке.

– Что вы говорите, – задумалась Василиса, намереваясь пытать художника дальше.

– А то! Вчера хотели спелеть Мадонну, пока я спал. Белите ее плямо сейчас, отдам недолого!

Василиса с сомнением уставилась на картину. Неужели кто-то отважится повесить ее в квартире?! Но ведь кто-то спер Амура, чтобы треснуть им по голове Сергея Зайцева!

В мастерской раздалась пронзительная трель телефона, Серебрянский скривился, но, услышав женский голос, преобразился в лице. Василиса предположила, что звонит его муза, та, с которой он лепил Диану-охотницу.

– Умилаю, милая, умилаю! – жаловался в трубку Серебрянский. – Нет, не один умилаю, с какой– то Васильковой и моим Амулом. Он нашелся, пледставляешь?! Да, да, тот, котолого скоммуниздили! Сыщица его нашла…

Василиса поняла, что ничего путного от художника не добьется. Разве только снова припугнет его большими щипцами, но экспрессивный Серебрянский тут же побежит к окну…