Юрий Кларов - Черный треугольник (Розыск - 1)

Для начала я познакомил их со сводками уголовно-розыскной милиции, которые свидетельствовали о стремительном росте преступности. Пол-Кропоткина с состраданием пожал плечами: что возьмешь с "государственника", который видит лишь "фантики" и не в состоянии взглянуть на проблему с высоты птичьего полета?

"А по существу?" - сверкнула своими глазами, которые так нравились Рычалову, Роза.

"По существу" я, разумеется, возражал. Я сказал, что из уважения к идейным анархистам никак не могу всерьез обсуждать этот, по меньшей мере, легкомысленный проект.

"А тебе известно, что в Брянске анархисты освободили всех уголовных заключенных?" - перешла в наступление Роза.

"Известно. Теперь там обыватели боятся выходить на улицу".

Пол-Кропоткина, который с самого начала не ожидал от меня ничего хорошего, с горьким удовлетворением кивнул головой. Но Роза была явно разочарована.

"Это окончательно?" - со свойственным ей темпераментом спросила она.

"Увы! - вздохнул я и галантно добавил: - При всей симпатии к тебе ничем не могу быть полезным".

Так мы и расстались...

Слушая меня, Рычалов тихо посмеивался, а когда я закончил, спросил:

- Чего ж ты мне об этом не рассказывал?

- Потому что у тебя такие сообщения расписанием дня не предусмотрены.

- Это верно, - согласился он и встал из-за стола. - Каждый день в это время будешь мне сообщать о ходе расследования.

Кажется, у него в запасе осталось еще несколько секунд. Во всяком случае, он пожелал мне успехов и посоветовал перекусить в буфете Совдепа ("Ты обязательно что-то должен был не успеть. Наверное, не пообедал, а?").

II

Сухов позвонил мне по телефону в Совет милиции как раз в тот момент, когда я пытался убедить уполномоченного профсоюза милиционеров, что его требования о введении восьмичасового рабочего дня в повышении зарплаты работникам милиции, по меньшей мере, несвоевременны.

- Имеются новости, товарищ Косачевский! - выпалил Сухов, и по его тону я понял, что новости, о которых он хочет мне сообщить, заслуживают внимания.

Оказалось, что при облаве на Сухаревке задержан некий барыга, то есть скупщик краденого, у которого обнаружены драгоценные камни, имеющие сходство с похищенными в патриаршей ризнице. Барыга, правда, отказывается сказать, где и у кого он их купил. Но барыгу допрашивает Волжанин, а в успехе Волжанина Сухов не сомневается. Не сомневался он и в том, что среда изъятых драгоценностей - бриллианты "Слеза богородицы" и "Иоанн Златоуст".

- Я тут целый час с лупой возился, - ломким юношеским баском говорил он. - Все точно.

- Что точно?

- Грани.

- Какие грани?

- Обыкновенные, товарищ Косачевский, какие положены. Помните протокол опроса Кербеля?

- Вы что, грани пересчитывали?

- А как же, - подтвердил Павел. - Дважды пересчитал. И жемчужина тут. Здоровая такая, с грецкий орех...

- Значит, договорились? - настырно спросил меня профсоюзник, как только я повесил на рычаг телефонную трубку и дал отбой. Этот въедливый парень, один из организаторов забастовки милиционеров в эпоху Временного правительства, не привык уходить с пустыми руками.

Я приказал дежурному по Совету милиции вызвать автомобиль.

- О чем договорились?

- Об удовлетворении демократических требований милицейских масс.

- Об этом - да, договорились. Как только "милицейские массы" ликвидируют банды Котова, Кошелькова, Мишки Чумы, Сабана, Козули, Девятку смерти и попрыгунчиков, все требования будут удовлетворены.

Он вскочил со стула:

- Издеваетесь? Теперь не керенщина!

- Вот именно не керенщина, - подтвердил я. - Церемониться с саботажниками и демагогами по будем. В случае попытки организовать забастовку хотя бы в одном из комиссариатов Москвы будете немедленно арестованы и отправлены в революционный трибунал. Вам все ясно?

Он не ответил, но мне почему-то показалось, что теперь ему все ясно. Это впечатление у меня еще более укрепилось, когда он молча и почтительно проводил меня до автомобиля.

В дежурке уголовного розыска было серо от табачного дыма. Беспрерывно звонили телефоны: "час убийств" уже наступил...

За широким деревянным барьером теснились задержанные во время очередной облавы. Ругались, плакали, били вшей. Кто-то, аккомпанируя себе на расческе, пытался петь. В задних рядах резались в карты. Пожилой милиционер в расстегнутом на груди френче, вытирая платком мокрые от пота щеки, напрасно пытался навести порядок.

- Граждане временно изъятые, - монотонно повторял он, - па-апрашу не гоношиться! Вы в милиции, а не на балу, граждане временно изъятые!

Но "временно изъятые граждане" не обращали на его призывы никакого внимания.

В углу, там, где двое красногвардейцев из боевой дружины уголовного розыска разбирали станковый пулемет, я заметил Сухова.

- Я вас уже давно жду, товарищ Косачевский, - сказал он и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая - широкая, добрая. Улыбались не только губы, но и глаза, и розовеющие при улыбке щеки. Я так никогда не умел улыбаться. А жаль: улыбка человека - память о его детстве. Но о своем детстве я вспоминать не любил, разве что об архимандрите Димитрии. Впрочем, тогда он еще не был архимандритом...

- Эти что, с Сухаревки?

- Нет, тех уже просеяли. Это со Смоленского, только привезли.

- Как там дела у Волжанина?

- Не шибко... - немного замявшись, сказал Павел, и я понял, что "сухаревский орешек" оказался тверже, чем они оба предполагали.

Когда мы вошли в его кабинет, Сухов достал из железного ящика засаленный мешочек, развязал стягивающую его тесемку и высыпал на стол содержимое.

В плохо освещенной комнате на грязном сукне стола самоцветы не производили впечатления: стекляшки стекляшками.

Не поражал воображения и знаменитый "Иоанн Златоуст", которому Кербель посвятил свои стихи в прозе, названные Суховым протоколом опроса. Откатившийся под тень стаканчика с карандашами, как раз в то место, где на сукне темнело большое чернильное пятно, красный бриллиант выглядел жалко и сиротливо.

- "Иоанн Златоуст"? Гм... - с сомнением сказал я и ткнул кончиком карандаша в камень. Павлу, видимо, не понравилось мое фамильярное отношение к бриллианту, и он осторожно отобрал у меня карандаш.

- А почему вы, собственно, решили, что это "Иоанн Златоуст"?

- Ну как же, товарищ Косачевский... Я дважды все грани пересчитывал.

- Грани гранями, а...

- Да вы поглядите, какая игра. Как у "пти-меле", - щегольнул он ювелирным термином.

Сухов осторожно, словно опасаясь раздавить или помять камень, взял бриллиант двумя пальцами и поднес его к лампе.

- Видите? - Действительно, неказистая стекляшка преобразилась: вспыхнула, загорелась, заструилась между пальцами алой рекой.

- Ну вот видите, а вы сомневались, - удовлетворенно сказал он и так же осторожно, как брал, положил бриллиант на прежнее место.