Юрий Кларов - Черный треугольник (Розыск - 1)

Ожидая прибытия "упакованного и отгруженного товара", я вместе с Волжаниным посетил Николаевский вокзал и лишний раз убедился, что "складирование" и "транспортировка" будут проходить в сложных условиях.

Каланчевка всегда была самым людным местом в Москве. С ней могли в этом отношении соперничать разве что Сухаревка и Труба. Приезжего, едва он покидал перрон, сразу же оглушала какофония звуков. Грохот железных шин по мостовой, звон трамваев, ржание лошадей, сирены и клаксоны прокатных автомобилей, выкрики носильщиков, тележечников, агентов по сдаче меблированных комнат и пронзительные вопли московских торговок.

Груженные дровами возы, платформы с чемоданами и баулами, тележки с мешками. Бархатные салопы и меховые капоры дам, крестьянские треухи, платки торговок, хорьковые шубы, бекеши, поддевки. Шум, звон, треск, гам.

Такой была площадь перед войной. Ветер войны и двух революций еще более вздыбил это людское море, бросив сюда беженцев, демобилизованных солдат, мешочников и амнистированных уголовников. Площадь разукрасилась красными бантами и флагами, а на фасаде бывшего Царского павильона появился гигантский плакат с изображением стоящего на четвереньках буржуя в цилиндре и лаковых штиблетах с подковами. На буржуе верхом сидел босоногий рабочий, к пяткам которого были пририсованы звездчатые шпоры. Под рисунком назидательная надпись: "Крепче сиди в седле, пролетарий!"

На крыши трамваев с прибаутками и гоготом полезли солдаты. Катание на крыше - любимое развлечение демобилизованных - называлось "каруселью". "Трамвайная карусель" крутилась по всей Москве...

Мы приехали на Каланчевку утром, но жизнь здесь уже была в полном разгаре. Каланчевка бурлила, суетилась, кричала, зазывала.

- Немцы под Петроградом! Немцы под Петроградом! - вопил мальчишка-газетчик. - Голодные обыски в Питере! Генерал Каледин покончил свою генеральскую жизнь самоубийством! Декрет Совнаркома о золоте!

- Кому мочала? Бараночные мочала! - надрывалась толстая торговка.

- Пирог арзамасский с рыбкой астраханской! - вопила ее товарка.

Установить время прибытия поезда из Петрограда нам не удалось. Дежурный по станции лишь пожал плечами.

- До войны я бы вам сказал. А теперь... Может, на час опоздает, а может, и на сутки.

Единственное, в чем дежурный был уверен, - это в том, что поезд обязательно опоздает.

Переговорив с нашими сотрудниками, которые должны были заниматься "складированием и транспортировкой", мы прошли к воротам вокзала и тут же были подхвачены толпой пассажиров, прибывших с очередным поездом. Выбраться из людского месива не было никакой возможности. Нас притиснули к лавке церковных принадлежностей, где двое монахов торговали крестиками, лампадками и образками.

- Сюда, многогрешные потомки грешных праотцов! Сюда, православные! весело зазывал покупателей тот, что помоложе.

А его дряхлый напарник подсчитывал выручку и напутствовал благочестивых покупателей:

- Никола в путь, Христос по дорожке!

Тут же пристроились молоденькая проститутка с детским лицом и стайка оборвышей.

Людская река приехавших, опрокинув лоток торговки пирожками, влилась в бушующее море площади.

По-заячьи жалобно кричал избиваемый толпой вор. Тощий господин выкликал приехавших делегатов съезда городов и земств. Некто собирал деньги на содержание убежища для престарелых артистов. Ругались извозчики в очереди за ордерами на сено. У здания бывшего Царского павильона, где теперь находился железнодорожный ревком, митинговали. Здесь шла запись добровольцев в Красную Армию.

- Девятый вал! - весело сказал Волжанин. - Дыбом Россия - только косточки похрустывают. Небось и не снилось Николашке, как держава по швам затрещит. - Глаза его под низко надвинутой на лоб бескозыркой возбужденно блестели. Он ощущал себя частью этой буйной, подчиняющейся каким-то неведомым законам стихии, ломающей на своем пути все и вся.

- Дела дней наших - поношение рода человеческого, - назидательно сказал старый монах. - Сказано в священном писании: "Аще обрящеши кротость, одолееши мудрость".

Волжанин похлопал ладонью по деревянной коробке маузера:

- Вот где, папаша, и кротость и мудрость. Все тута. Пулю молитвой не остановишь, а народ крестом на четверашки не поставишь.

- Тьфу, антихрист!

- Врешь, вышеозначенный, - сказал Волжанин. - Я не антихрист. Антихрист у нас на крейсере всего-то навсего матросом второй статьи службу проходил, а я, забирай выше, в лучших комендорах числился. Его за ненадобностью в семнадцатом в расход списали...

К матросу, покачивая бедрами, протиснулась проститутка. Улыбаясь густо накрашенным ртом, попросила закурить.

- Без работы, Машенька?

Она фыркнула:

- Кобелей всегда хватает. Угости вином, златозубенький.

Волжанин вздохнул:

- И рад бы в рай, да грехи не пускают!

- Денег нет, что ли?

- Деньги, Машенька, - навоз, - внушительно сказал матрос. - Дело не в деньгах, а в принципе. Вот переколем германцев, тогда и разложим с тобой пасьянс. Кокаина не будет, а спирта - море. Что спирт? Шампанское, мадера!.. Все твое будет, Машенька. Хочешь - пей, хочешь - купайся, а нет - топись. Теперь для раскрепощенного народа ничего невозможного нет. А сейчас нельзя: принцип. Пардон и извиняй. Подымай якорь и швартуйся покуда к поверженному в прах классу.

Проститутка, которой матрос понравился, хотела было что-то сказать, но, заметив в толпе солидного господина, стала поспешно к нему протискиваться.

Волжанин сдвинул на затылок бескозырку, потер прихваченные морозцем красные уши, с сожалением сказал:

- А все революционный принцип, товарищ Косачевский.

В моем кабинете нас уже дожидались Борин и Артюхин. После того как Волжанин переоделся (родственник дворника из деревни должен был выглядеть соответствующим образом), я еще раз проинструктировал его и Артюхина.

- Все понятно?

- А чего тут не понимать? - удивился Артюхин. - Не левшой сморкаемся, Леонид Борисович. Я бы и самоуком дошел. Оплошку не дам.

После их отъезда мне удалось наконец выяснить, что курьерский еще стоит где-то под Клином. Дорога была забита эшелонами беженцев и военнопленных, от которых уже скоро месяц, как разгружался Петроград.

Предварительно постучавшись, в кабинет вошел Дубовицкий. Он обладал удивительной способностью всегда появляться не вовремя. При виде начальника уголовно-розыскной милиции Борин встал: он привык уважать старших по должности.

- Сидите, сидите, Петр Петрович, - сказал Дубовицкий.

У него было изумленно-счастливое выражение лица: он никак не мог прийти в себя после неожиданного ареста похитителей жизнерадостного коммерсанта. Этому из ряда вон выходящему событию он посвятил целую страницу в отчете о проделанной за месяц работе.