Наталья Андреева - Обмани меня нежно

– Спокойной ночи, мама.

– Спокойной ночи. Я тоже иду спать.

Катя закрыла за собой дверь, прислонилась к ней спиной и какое-то время стояла с закрытыми глазами, чтобы сохранить подольше материнское тепло и этот волшебный запах. Потом услышала, как скрипнула соседняя дверь.

Она вздрогнула и открыла глаза. Размягчившаяся было душа опять очерствела. Ее обманули. «Мой брат – сволочь! – с ненавистью подумала она. – Послал вместо себя мать, зная, что я не смогу ей отказать. А сам сидел, ждал. Теперь она побежала ему докладывать. Мне надо было его лупить в детстве, а не отдавать ему свои конфеты. А теперь... Теперь я получаю то, что заслужила. Да, он не курит, не пьет, не употребляет наркотики, не проигрывает деньги в карты. Но он все равно редкая дрянь! Надеюсь, что «дядя Боря» все устроит. Денег мне ждать больше неоткуда...»

С самого раннего детства Валерия Громова все почему-то называли Валей. Валя Громов. А за глаза даже Валенком. Обидно. Есть хорошее мужское имя: Валентин. Но ведь это далеко не то же самое, что Валерий. Валерий Громов звучит мужественно и красиво, в то время как Валя Громов не очень.

Нет, родители все сделали, как надо. В метрике было записано правильно, это он всю жизнь вел себя как Валя – Валенок. Словно девица краснел от застенчивости, читал книжки вместо того, чтобы гонять с пацанами в футбол, ходил, прости господи, в музеи и, о позор, даже вышивал крестиком! И пробовал вязать крючком.

Когда он стал сотрудником ФСБ, его бывшие одноклассники долго не могли этому поверить. Все решили, что Валя шутит. Там, в ФСБ, работают настоящие мужчины, они бегают, стреляют, борются с мафией, наркотиками и еще с какими-то темными силами, и розовощекий застенчивый Валя Громов никакого отношения ко всему этому иметь не может. Оказалось, что там нужны еще и умные, а задания бывают разные.

Например, то, которое Громов получил сейчас. Положить конец противоправным действиям преступной группы в составе двух человек, до смерти напугавшей галеристов и страховщиков обеих столиц. Они действовали нагло, лихо, и уже нанесли государственным людям немалый ущерб. Уже и жалобы пошли на самый верх. Их было двое, мужчина и женщина, и Громов всерьез решил взяться за обоих.

Всего через неделю после совещания он уже докладывал начальству, что план оперативных действий разработан, готов к согласованию, работа по всем направлениям ведется, и оба фигуранта находятся под колпаком у ФСБ. Осталось только поймать их за руку с поличным и препроводить в места не столько отдаленные.

А пока суд да дело, он принялся кропотливо собирать материал о столичной галеристке Екатерине Алексеевне Семеновой и научном сотруднике петербургского музея Георгии Викторовиче Голицыне. Составлять на них подробное досье. Это была его любимая работа, и он делал ее со всей душой. Разрабатывать план, расставлять по местам исполнителей, снабжая каждого подробной инструкцией, – это его.

Он просто обожал чистописание. У него был каллиграфический почерк, одна из причин, по которой он прошел строгий отбор в ряды сотрудников ФСБ. На самом деле исполнительность и аккуратность в заполнении важных бумаг ценятся там гораздо больше, чем умение стрелять без промаха и разбивать голой рукой кирпичи. Во всем должна быть аккуратность и точность, чтобы комар носа не подточил. А кирпич как-нибудь разобьется в тот момент, когда это будет надо. Важно момент зафиксировать, суметь увязать со всеми остальными моментами и доложить об этом лишь тогда, когда начальство проявит беспокойство. А что у нас там-то и там-то? А там-то и там-то у нас разбили кирпич, причем, заметьте, голой рукой. Кого похвалят? Того кто разбил? Ан, нет! Того кто факт зафиксировал и вовремя доложил! Лавровый венок венчает не горячую голову, а умную.

Громов со своей папочкой всегда был ко времени. За это начальство его ценило. Он всегда готовился к важным совещаниям, заранее узнавал тему и делал подборку. Вот и по этому делу уже зарекомендовал себя как специалист. Не поленился залезть в Интернет, зайти в книжный магазин и даже в музей. Он сразу понял, что в случае успеха его ждет новое звание и заманчивое повышение по службе. Дело на контроле в самых верхах, а там, если уж взяли на заметку, со всей строгостью спрашивают, но зато полной мерой и поощряют.

Поэтому он тщательно поработал с операми, которые вот уже год шли по следу преступной группы, буквально вынул из них душу, разложил ее по полочкам, запротоколировал, навесил бирочку и мысленно нарисовал полную картину своего триумфа. Дело-то, по сути, уже сделано. Их вычислили. Осталось только опутать паутиной фактов и взять.

И он дал старт...

Итак, Георгий Голицын ехал к Зое. Зоя была его единственным другом, а, главное, гениальным художником. Они познакомились совершенно случайно: Зоя пришла в музей писать копию. Он знал много рисующих мальчиков и девочек, с мольбертами, с пальчиками, перепачканными сангиной и красками, с горящими от волнения и собственной значимости глазами. Все они осознавали свою особенность. Они толпились в музее, выполняя очередное задание либо по собственной инициативе. От них сильно пахло сигаретным дымом и, как ему чатенько чудилось, парным молоком. Они лихорадочно смеялись, и все время косили глазами: ну, и как я вам? Они были балованные дети природы, почти грудные, ведь к жизни совершенно неприспособленные. Что с них взять? Художники! По крайней мере, считали себя таковыми. Он к ним уже привык и не трогал их. То, что они делали, было скверно, не потому, что бездарно, а потому, что для них же самих мучительно. Они потом так и не могли перенестись в реальный мир, и остаток дней портили кровь всем окружающим своим постоянным брюзжанием, стоя в позе «Я гений, а вы меня не понимаете». Кололись, спивались, опускались, вели беспорядочную и абсолютно пустую жизнь. Он равнодушно наблюдал их гибель, никак не вмешиваясь в процесс.

Но когда вдруг увидел в одном из залов толстую тетку, одетую, словно какая-нибудь торговка пирожками, с неопрятными волосами, небрежно стянутыми аптекарской резинкой в конский хвост, и в руках у тетки кисть, его передернуло. Кто только не воображает у себя талант! Этак скоро сюда повалят торговцы шаурмой и будут брызгать на холст кетчупом из пластиковых бутылок, щедро заливая свои шедевры майонезом! Безобразие плодит безобразие, и надо положить этому конец.

Он подошел к тетке с твердым намерением ее отчитать, глянул через ее могучее плечо и... замер. На холсте был такой чистый, полный надежды и света пейзаж, что у него на глазах невольно выступили слезы. Нет, она не копию писала. Она думала о чем-то своем, и на холст удивительно точно ложись мазки ее гениальной кисти. Она писала коротко, емко, сочно, краски словно светились изнутри, преображенные ее могучей рукой.