Стиг Трентер - Скандинавский детектив

— Мы учим наших студентов критически относиться к фактам и не делать скороспелых выводов до того, как будут тщательно проверены все предпосылки. Между тем этот прохвост переходит в нападение, не оценив тщательно обстановку. Это не научные, а чисто военные методы, как метко охарактеризовал их Левинсон!

Харалд незаметно усмехнулся.

— Военные методы тоже иногда бывают весьма эффективны.

— Разумеется, — согласилась Аврора фон Левензан. — Но только на войне. В мире науки они совершенно непригодны. А мне всегда казалось, что люди, раскрывающие преступления, должны применять научную методику. Не правда ли, прокурор?

Харалд ответил, что она, безусловно, права. Она пробыла здесь еще какие-нибудь две-три минуты, я даже не успел устать. Потом пожелала мне скорейшего выздоровления. И кажется, совершенно искренне. В дверях она снова остановилась.

— Совсем забыла, Эрнст, — сказала она. — Если ты не знаешь, где твои галоши, то они стоят у меня дома. Ты забыл их, когда заходил ко мне во вторник. Я скажу Биргит, чтобы при случае она их забрала.

От удивления я даже приподнялся на постели. Харалд с глубоким интересом созерцал Аврору фон Левензан.

— Мои галоши? — повторил я, заикаясь. — Но это невозможно. Я только вчера надевал их.

— Бедный Эрнст, — грустно сказала Аврора. — Ничего удивительного, что у тебя возникают провалы в памяти. Не ломай голову. Это, безусловно, твои галоши. На них стоят твои инициалы.

Я снова откинулся на подушку. Аврора фон Левензан сочувственно улыбнулась и уплыла. В голове моей шумело и жужжало.

— Во вторник… — пробормотал я. И внезапно все вспомнил. — Ведь во вторник я вышел из дому без галош. В полдень погода была чудесная, а мне надо было только перейти улицу. У вешалки под моим пальто стояли чьи-то галоши. Поскольку мне не хотелось упустить Йосту, я летел как сумасшедший и в спешке напялил чужие галоши.

— Ведь на них даже стояли твои инициалы, и ты, видимо, решил, что это твои галоши, — заметил Харалд. — И обувь вы тоже носите одного размера.

— А после я, очевидно, забыл их у Авроры, — продолжал размышлять я. — Ведь от нее я уехал в такси. И, возможно, перед самым уходом вдруг вспомнил, что из дому вышел без галош.

— Это мы еще проверим, — усмехнулся Харалд. — Людям никогда нельзя верить на слово. Даже когда показания дает собственный брат.

— Значит, это не убийца пришел в университет без галош, — простонал я. — Без галош пришел я сам.

В палату вошла сестра и поставила на столик вазу с цветами. В тот же миг в дверях появился Бюгден. Мне показалось, он смотрит на меня с насмешкой.

— Мне бы выскочить на минутку купить сигарет, — пробурчал я.

— Понятно, — ответил он и ухмыльнулся. Потом повернулся к Харалду. — По-моему, я знаю, где они.

И оба тотчас вышли из палаты. Мне показалось, что они куда-то торопились.

— Они, — пробормотал я. — Кто они?

— Попытайтесь заснуть, — сказала сестра.

Я попытался, и мне это удалось. Это был единственный способ не думать о том, что произошло.

Ехал я не слишком быстро. Как в любой другой день, когда, немного недоспав, выбирался из дома, чтобы покататься на лыжах. Сегодня был прекрасный день, словно специально для лыжных прогулок. Сияло солнце, синело небо, и слегка поскрипывал снег. Озеро Экольн, наверное, уже успело замерзнуть. Ребята на пару лет моложе меня в такие дни всегда удирают из школы. Я вспомнил о том времени, когда тоже удирал из школы и либо играл в футбол, либо ходил на лыжах.

Голова была тяжелая, желвак на шее побаливал. Я достал сигарету и включил радио.

У забора стояло темно-красное «порше», модель 1959 года. Солнце рассыпало искры по покрытому лаком металлу. Издали оно казалось кровавым пятном в бескрайней снежной пустыне. Вокруг не видно ни души. Я остановил свой «крайслер» возле «порше» и вышел из машины. Потом достал лыжи, положил их на плечо и подошел к крыльцу. Там уже стояла пара лыж, прислоненная к стене. Я поставил рядом свою пару и поднялся на крыльцо. В доме никого не было. Я вернулся в комнату отдыха, которая выходила окнами на юг. Там стояло несколько диванов, кресел и столов. Мебель была низкая и удобная. У стены я увидел камин, выкрашенный в белый цвет. Но побелка уже немного загрязнилась. На каминной полке стоял аквариум, в одном углу — старый приемник, который, видимо, не работал, а в другом — старое пыльное пианино. Комнату заливали солнечные лучи, в ней было тепло и уютно. Я подошел к окну и выглянул во двор. Он сидел в кресле спиной ко мне. Несколько секунд я смотрел на него, потом вышел из комнаты.

Он сидел, откинувшись на спинку кресла, широко расставив ноги. Как и в прошлый раз, он был в замшевой куртке и серых лыжных брюках. Шея была небрежно повязана шарфом. Я сразу увидел, куда пришелся мой удар. Его левая бровь основательно вспухла. Я взял из комнаты кресло и поставил рядом. Он поднял голову.

— Это ты?

Потом он закрыл глаза и снова откинулся на спинку кресла. Да, кому же еще быть, как не мне? Мое появление не особенно его удивило. К тому же он назвал меня на ты, как старого приятеля. Я сел в кресло, откинулся на спинку и вытянул ноги. Мне ничего больше не оставалось, как сидеть и ждать. Должен же он, наконец, заговорить!

Солнце налило немилосердно, и у меня снова разболелась голова. «Пожалуй, мне удастся загореть, пока я здесь», — подумал я. Мы сидели молча минут пять.

— Чудесный день, — сказал он, наконец.

Мы снова помолчали. Сегодня он был не слишком разговорчив.

— Ты уже ходил сегодня?

— Еще нет, — ответил я. — Я только что приехал.

— С Ульрикой?

— Нет, один.

Я сделал короткую паузу.

— Я приехал встретиться с вами.

— Правда?

И это тоже его не удивило. Мои слова поразили его так же мало, как и мое внезапное появление. Казалось, нет ничего особенного в том, что я приехал в Ворсэтра только для того, чтобы встретиться с ним. Он не спрашивал, зачем мне нужно с ним встретиться. Возможно, предчувствовал, что будет дальше.

— Здесь дышится удивительно легко и свободно, — сказал он. — Только надо приезжать сюда до того, как солнце растопит снег, и понаедут лыжники. Тогда весь этот простор словно принадлежит тебе одному.

— Не слишком ли много для одного?

Но он меня не слушал.

— Ты бывал в горах?

— Случалось.

— Самое потрясающее там — это воздух и безмолвие. Сотни километров воздуха и никем не нарушаемое безмолвие. Великое безмолвие.

Воцарилась тишина.

— Там я счастлив, — сказал он, немного помолчав.

— А с Мартой Хофштедтер вы были счастливы? — немедленно спросил я.

Он помолчал и не спеша, ответил:

— Человек бывает счастлив по-разному. В горах — это одно счастье, с Мартой — совершенно другое.